Тут заговорил Простодушный:

— Взять-то можно, но у нас и груз тяжелый, и людей хватает. Увязнет «Сокол» по дороге. К тому же они с броней. И снеди надобно будет больше…

— С ладьей мы пособим.

Так что на следующее утро я в полнейшем изумлении рассматривал присланных мне живичей. Подзабыл я, что здесь не спешат набирать руны, и хускарлами становятся ближе к трем десяткам зим.

Возле корабля стояли мужи тех самых зим: высокие, широкоплечие, светлобородые. У нас в таком возрасте зачастую детей женят, а они решили в хирд податься. Но броня на них и впрямь была справная, носить можно вплоть до десятой руны: и кольчуги, и шлема, и круглые щиты. Оружие тоже не хуже, все железо ковано с твариным прахом.

— Кто-то разумеет нордскую речь? — спросил я.

— Я разумею, — отозвался один. — Зови старшого, скажи, воины от купцов пришли.

Что ж, по-нашему он говорил вполне бойко. Жаль только, руны различал плохо. Или не привык, что малые зимами могут указывать старшим. В Альфарики, видать, так не принято.

Как был, я перескочил с корабля на пристань: в одной рубахе, портках и босой, лишь пояс с топориком прихватил.

— Я старшой.

Подошел к живичу поближе, глянул снизу вверх. Чем же их тут откармливают, что они вырастают такими здоровяками?

— Не дури…

Он поперхнулся своими словами, так как я выпустил рунную силу и чуток надавил.

— Я старшой! — еще раз повторил я. — Звать Кай Эрлингссон. А это мой хирд, мой корабль и мои порядки. Если кому зазорно слушать младшего, пусть идет обратно к отцу и говорит, что такой хирд ему не годится. Может, батюшка поищет другой? Такой, чтобы дитятку понравилось. Чтобы хёвдинг был постарше, корабль побольше, постель помягче, а враги послабее.

Живичи побелели, кого-то качнуло, но они держались стойко. Потому я надавил сильнее.

— Обычно я не беру таких, как вы. Слишком стары. Слишком неумелы! Привыкли спать мягко и есть сытно. В бою такие со страху роняют мечи и мочат портки. Но мне пообещали ладью, если я вас возьму. Впервые мне платят за то, чтобы я взял кого-то. Видать, вы еще хуже, чем я думал.

Один оперся на древко копья, другой схватил соседа за плечо, чтобы устоять на ногах. Терпят. Это хорошо, значит, есть в них гордость.

Я убрал рунную силу. И живичи смогли задышать свободно.

— Как звать? — спросил я у того, что знал нордский.

— Агний из рода…

— Агний. Ты будешь старшим среди живичей, обучишь их нашей речи. И за проступок любого из них отвечаешь ты! Хундр! — рявкнул я.

Тот сразу же подбежал ко мне.

— Да, хёвдинг!

— Покажи левую руку.

Он протянул трехпалую кисть. Живодер умело заштопал рану, а его травки помогли снять красноту и отеки, так что сейчас обрубки пальцев выглядели не так страшно. Но живичам хватило и того, что было.

— Расскажи Агнию, за что я отрубил тебе пальцы. Вепрь! Заберешь броню и избыток оружия! Мечи и топоры пусть носят.

Больше я живичами не занимался. В хирде есть кому о них позаботиться и есть кому рассказать, что тут и как. И, видать, понарассказывали им немало, так как к вечеру я приметил уважительные и боязливые взгляды живичей. А еще услышал, что меня за глаза величают лютым. Так в Альфарики кличут волков за жестокость и злобу. Мне понравилось это прозвище. Не так уж плохо быть Каем Лютым! Куда лучше, чем Безумцем.

Холмградские купцы не обманули и отыскали для нас добрую ладью, за которую я расплатился честь по чести. Только обменялись мы не в самом городе, а выше по реке, на небольшом островке — так попросили сами купцы. Видать, все ладьи были наперечет, и отдавать их иноземцам запретили.

Мы провозились на том острове еще день. Перетаскивали часть груза и припасов с одного корабля на другой, меняли весла и думали, кого оставить на «Соколе», а кого отправить на «Лебедь», так мы назвали ладью за ее плавные изгибы.