— Хочешь, подарю? — обрадовался Гэллегер, с готовностью извлекая заветную коробочку на свет.

— Спасибо, мне только взглянуть.

Растопырив руки, размаха которых доставало как раз на межстенный промежуток, Гэллегер добрел до своего номера. Ноги его разъезжались, но он держался из последних сил — сказывалась богатая практика.

— Очень скользко в ваших коридорах, — ворчал он.

— Могу дать совет, — запустил ему вдогонку Тимофеев. — Вмонтируй себе в туфли маленький усилитель трения.

— Трение? — отозвался Гэллегер. — О! Это хорошая мысль! — и он провалился в дверь номера.

В коридоре стало тихо и спокойно. Мирно помигивала притушенная люстра из фальшивого богемского стекла, на облицованных деревом стенах пробегали отблески фар последних ночных автомобилей с улицы.

— Спокойной ночи, Витенька, — шепнула Света и погладила Тимофеева теплой лапкой по небритой щеке.

— Спокойной ночи, Светик, — шепнул Тимофеев, нежно поправляли девушке упавшую на лобик светлую прядку.

И они поцеловались.

Спустя некоторое время Тимофеев отпер дверь и, не замечая непривычной роскоши номера, проследовал к столу. Включив ночник, он достал из кармана пиджака отвертку, с какой не расставался ни при каких обстоятельствах, и нетерпеливыми движениями снял с бихевиоризатора верхнюю крышку.

— Фотоваристор… — бормотал он, водя отверткой над хрустально-хрупкими внутренностями прибора. — Микроблок типа «да-нет»… А это что?

Он не поверил своим глазам. Он не поленился и включил полный свет, но от этого ничего не изменилось. Закусив губу, Тимофеев еще раз прошелся взглядом по всей схеме.

— Либо я ничего не смыслю, — заключил он, — либо… Как же так?!

Он отложил прибор и замер, запустив пальцы в шевелюру и уставившись в темноту за окном. Не прошло и получаса, как его осенило. Разгадка внезапно возникшей проблемы оказалась настолько простой, что Тимофеев даже тихонько засмеялся. На душе у него сделалось легко и ясно. Продолжая счастливо смеяться, Тимофеев погрозил пальцем невидимому Гэллегеру и лег спать.

А под утро начался кошмар.

Едва только сквозь оконные занавески забрезжил рассвет, как Тимофеев с трудом разлепил веки и не сразу смог сообразить, где находится. Он чувствовал себя так, словно его накануне пропустили между валикам и стиральной машины. «Неужели заболел? — встревожился он. — Этого еще не хватало!» Он попытался молодецки соскочить с постели сразу на обе ноги и вместо этого ссыпался на пол вместе с ворохом простыней.

В глубокой задумчивости Тимофеев согнул руку, чтобы отодрать от себя излишнее убранство, и явственно услышал, как заскрипели его молодые суставы.

— Что же это? — изумился он вслух и не узнал своего голоса.

Его природный баритон с элементами фальцета за одну ночь сместился по звукоряду куда-то в область субконтроктавы. В любое иное время это обстоятельство лишь придало бы народному умельцу солидности. Но в сочетании с наглым поведением постельного белья происходящее пробудило в нем неясную тревогу.

Сопровождаемый скрежетом суставов, сделавшим бы честь самому уважаемому ревматизму, Тимофеев освободился-таки от простыни, не без труда отклеился от напольного коврика и потянулся за одеждой.

— Чародей! — внезапно вскричал он, если только можно назвать криком инфразвуковые колебания. — Его вылазка!

Он вдруг вспомнил свой совет насчет трения, необдуманно поданный давеча чуть тепленькому от возлияний зарубежному гостю.