|
- Раз ты не можешь представить эти доказательства сегодня, как ты сможешь сделать это позднее? - - В этом, отец, заключается еще одна тайна, которую я не вправе вам открыть: это тайна моя и Бога. - Сын! - отрывисто бросил осужденный. - Во всем этом, по-моему, слишком много таинственности, Я не привык принимать то, что не понимаю. Раз я не понимаю, я отказываюсь. Он отступил и знаком приказал монаху подняться: - Довольно, Доминик! Избавьте меня от этого разговора. Давайте проведем последние часы, которые нам суждено прожить на земле вместе, как можно более мирно. Монах вздохнул. Он знал, что после этих слов отца надеяться ему не на что. Тем не менее, поднимаясь, он соображал, как заставить несгибаемого человека, каковым он считал своего отца, изменить решение. Господин Сарранти указал аббату Доминику на табурет и, желая унять волнение, несколько раз прошелся по тесной камере. Потом он поставил рядом с сыном другой табурет, сел, собрался с мыслями и повел с монахом, слушавшим его с опущенной головой и сжавшимся сердцем, такую речь: - Сын мой! Я очень сожалею, что мы расстаемся. Кроме того, перед смертью я испытываю раскаяние или, вернее, страх, что неправильно прожил жизнь. - Отец! - так и вскинулся Доминик, пытаясь схватить отца за руки, которые тот отдернул, но не оттого, что холодно относился к сыну, а, напротив, потому, что боялся подпасть под влияние Доминика. Сарранти продолжал: - Выслушайте, что я скажу, Доминик, и судите меня. - Отец! - Повторяю: судите меня... Я горжусь тем, что мой сын - человек высоконравственный... Как, по-вашему, хорошо или плохо я употребил данный мне Богом разум, надеясь быть полезным другим людям?.. Иногда я сомневаюсь... выслушайте меня... Мне кажется, этот разум ничего им не дал. Другая моя задача состояла в том, чтобы способствовать по мере сил развитию цивилизации; и, наконец, для меня было очень важно посвятить свою жизнь одной идее или, вернее, одному человеку во всем его величии. - Отец! - только и сказал монах, не сводя с отца горящего взора. - Выслушайте меня, сын мой, - продолжал настаивать узник. - Как я вам уже говорил, я вдруг стал сомневаться, правильный ли путь я избрал. Стоя на пороге смерти, я пытаюсь дать себе отчет в содеянном и счастлив, что делаю это в вашем присутствии. Вы полагаете, что я мог израсходовать данную мне силу иначе? Удалось ли мне наилучшим образом употребить способности, дарованные мне Богом, а, раз поставив перед собой задачу, достойно ее исполнить? Отвечайте, Доминик. Тот в другой раз пал перед отцом на колени. - Благородный мой отец! - сказал он. - Я не знаю в поднебесной человека более верного, который бы так же, как вы, не щадя сил, служил делу, представляющемуся ему справедливым и хорошим. Я не знаю человека более безупречной честности, более бескорыстного. Да, благородный мой отец, вы выполнили свою задачу настолько, насколько она была перед вами поставлена, а темница, в которой мы сейчас находимся, - это материальное свидетельство величия вашей души, а также вашей беззаветной преданности. - Спасибо, Доминик, - поблагодарил г-н Сарранти. - Если что и утешит меня в смерти, так это мысль, что мой сын имеет право мной гордиться. Итак, я покину вас, мое единственное дитя, если и не без сожалений, то, во всяком случае, без угрызений совести. Однако не все еще силы я положил на благо отечества; сегодня мне кажется, что я исполнил свое предназначение едва ли наполовину; мне казалось, я вижу - в туманной дали, впрочем, вполне достижимой - яркий луч новой жизни, нечто вроде освобожденной родины и - как знать? - может быть, в результате этого - освобождение народов! - Ах, отец! - вскричал аббат. |
