Я поперхнулся сам, что очень позабавило Гарди.

— Налей мне еще, Эдди. Я сейчас. — Она вышла, слегка пошатываясь. Я повозился с радио, но музыки нигде больше не было, только пьесы.

— Эдди! — позвала Гарди.

Я оглянулся. Она подошла бесшумно, потому что была босая — и вообще совершенно голая.

— Говоришь, я еще ребенок?

Я выключил радио и произнес:

— Нет, Гарди, ты уже выросла, поэтому давай-ка допьем. На, держи.

Я вышел в кухню за водой и притворился, будто тоже пью.

— Ой, голова что-то…

— Дерни еще — поможет. До дна.

В бутылке осталось совсем чуть-чуть — мы наливали помногу.

Гарди снова пустилась в пляс и споткнулась. Я подхватил ее и усадил на диван.

— Иди с-сюда, Эдди.

— Сейчас, вот только допьем.

Последний стакан она большей частью пролила, но кое-что попало и внутрь. Я вытер Гарди носовым платком.

— Ой, как голова кружится! — хихикнула она.

— Закрой на минутку глаза — лучше станет.

Минутки ей хватило, чтобы отключиться. Я отнес Гарди в спальню, натянул на нее пижамные штаны. Ополоснул стаканы, выкинул бутылку в мусорное ведро и убрался подобру-поздорову.

Глава 6

Около двух часов я вышел из лифта на двенадцатом этаже «Вакера» и постучал в номер дяди Эмброуза.

— Что с тобой? — спросил он, открыв мне дверь. — Где ты был?

— Нигде… гулял просто.

— Для моциона, значит?

— Слушай, отстань, а?

— Конечно-конечно. Ты присядь, отдохни.

— Я думал, мы куда-то пойдем.

— Пойдем обязательно, но не сразу. — Он протянул мне помятую пачку сигарет. — Хочешь?

— Угу.

Мы закурили.

— Вижу, парень, худо тебе, — произнес дядя, глядя на меня сквозь дымовую завесу. — Догадываюсь, что одна из твоих девочек что-то выкинула, а может, и обе. Это ты вытрезвлял Мадж к похоронам?

— Очки тебе определенно не требуются.

— Такие уж они есть, Мадж и Гарди. Их уже не исправить.

— Мама тоже не виновата. Себя ведь не переделаешь.

— Никто не виноват — с годами ты сам поймешь. Это и к тебе относится, и к Уолли. Взять хоть то, как ты настроен сейчас…

— И как я настроен, по-твоему?

— Зол как черт, вот как. Не только из-за Уолли — все, думаю, началось раньше. Посмотри-ка в окно.

Окно номера выходило на юг, на чудовищную махину Мерчандайз-Март и на Северную сторону со старыми кирпичными домами, где жили одни уроды.

— Обалденный видок, — усмехнулся я.

— Ну вот, теперь понимаешь? Ты смотришь на что-то, а видишь себя самого. Красота и романтика открываются только тем, у кого они есть внутри.

— Да ты у нас не балаганщик, а прямо поэт.

— Случилось пару книжек прочитать, — улыбнулся Эмброуз. — Не следует навешивать ярлыки, скажу я тебе. Слова обманчивы. Называешь кого-то наборщиком, пьяницей, голубым, шофером грузовика и думаешь, будто выразил этим всю его суть, но люди существа сложные, одним словом их трудно определить. — Он слез с кровати и опять повернул меня к окну, держа за плечо. — Сейчас мы попробуем посмотреть на это иначе, может, на душе-то и просветлеет.

Мы стояли, глядя в открытое окно на подернутые серым туманом улицы.

— Да, я читал кое-что, и ты тоже — но смотрел ли ты когда-нибудь на вещи по-настоящему? Там внизу ты, к примеру, видишь дома-коробки, каждый отдельно, а между ними воздух, правильно? Так вот, все не так.