Бренда Джойс. СамозванкаТеодор Блэйк – 2
Посвящается Мишелю. Потому что в любви и в мечтах возможно все
Пролог
Лондон. 1850 – Папа? Ответа не последовало. Маленькая, худенькая девочка замерла в центре пустой душной комнаты. В помещении было темно, а тяжелая завеса зловонного дыма и вовсе не давала возможности что нибудь рассмотреть. В комнате было трудно дышать. Тускло горевшая свеча, установленная на столике возле одной из подгнивших стен, освещала комнату. Время от времени то здесь, то там вспыхивали и гасли, словно крошечные звездочки в туманном небе, красные огоньки. Эти мерцающие огоньки выхватывали из темноты извивающиеся, бестелесные тени, корчащиеся в причудливом немом и диком танце. Вверх вздымались изломанные руки и тонкие, нервные пальцы, безмолвно скрежетали криво распахнутые рты, а бессмысленно вращающиеся глазные яблоки наводили ужас. Виолетта ненавидела это место. Она вжалась худенькой спинкой в засаленные деревянные перила. Больше всего ей хотелось развернуться, броситься вверх по лестнице и выскочить из дома в вечерний туманный сумрак. На воздух. Прочь из этого душного, затхлого кошмара. Но она не могла. – Папа! – в отчаянии позвала девочка. Вокруг нее с деловитой неизбежностью вспыхивали трубки курильщиков опиума. Из самой середины тошнотворно пахнущего марева взметнулась чья то тонкая, бледная, безжизненная рука и бессильно упала. Малышка бросилась вперед. Сердце ее отчаянно билось. Она добралась до мужчины, который сидел в чудовищно неудобной позе. Только опиумный дурман мог творить с плотным человеческим телом такое колдовство. – Папа! Это ты?! Малышка всмотрелась в живого мертвеца. Страх ее прошел, и она с силой впилась в руку отца. Рука эта становилась тоньше с каждым днем. Он долго всматривался в нее невидящим взглядом, потом моргнул и пробормотал: – Виолетта? Это ты? Что случилось? Девочка с готовностью закивала, всматриваясь в обычно водянисто голубые, а сейчас налитые тяжелой кровью и тупо блуждающие глаза отца. Если бы взгляд мужчины был ярче и тверже, никто бы не усомнился в том, что он и девочка, стоящая перед ним, ближайшие родственники. Раньше кожа у него была такой же чистой и белой, как у Виолетты, когда она хорошенько вымоется, что последний раз случилось с ней довольно давно, но теперь лицо его приобрело мертвенный желтовато бледный оттенок. У обоих – отца и дочери – волосы были иссиня черными. Небольшой изящный носик, резко очерченный подбородок и высокие, выступающие скулы малышка тоже унаследовала от отца. Отцовство могло было быть поставлено под сомнение только возрастом. Из за слабого, смертельно уставшего взгляда Петер выглядел скорее как старший брат, а не отец Виолетты. Ему не было еще и двадцати четырех, а он уже больше походил на покойника, чем на молодого человека, которому суждена долгая жизнь. – Да, папочка, это я, Виолетта. Я пришла, чтобы отвести тебя домой. – Виолетта выдавила из себя слабое подобие улыбки. От удушающе сладкого наркотического запаха ей стало дурно. Но руку отца девочка не выпускала, крепко сжимая ее в своих цепких ручках. – Я не могу, – пробормотал Петер, просовывая трубку меж желтоватых зубов. – Папочка… пожалуйста, – умоляла его малышка. – Скажи Эмили, я приду домой завтра, – выдавил из себя Петер и с неожиданной для его безжизненного тела силой выдернул руку. Глаза его налились яростью. – Но… мама умерла… уже три года назад, – задыхаясь от отчаяния, пробормотала Виолетта. Петер уставился на дочь, словно перед ним был иностранный посол, чью тарабарскую речь он отказывался понимать. – Папа, ты мне нужен, – упавшим голосом прошептала Виолетта. – Завтра, – слабо повторил Петер и стал медленно заваливаться на соседа. |
