«Во, смотри-ка, общее нащупал, опер хренов. Вот и общая черта: ни врагов, ни недоброжелателей, обобраны неизвестными. А Дениска еще и убит, скорее всего, этим “кем-то”».

Мозгами-то он понимал, что надо бы заниматься своим делом, что трудятся над делом – не ему чета, опытные товарищи линейные, уточняя маршруты и время прохода, сопоставляя факты, показания контролеров, сопровождающих. Сотни, тысячи разных вещей выясняют и уточняют, о которых он, якобы следователь с курсов, и понятия не имеет. И что не только его, лейтенанта Акимова, жжет вопрос о том, кто этот левша с (предположительно) большими ладонями и где рыщет – как минимум потому, что у него в этих самых ладонях имеется «вальтер».

Умом все понимал. И все равно сердце кровью обливалось при мысли, что боевой, прошедший огонь и воду, неунывающий Дениска лежит сейчас, криво заштопанный, в холодном морге, а виновник этого где-то шляется, пьет, жрет и морально разлагается.

В этот момент стало светло и шумно. Акимов очнулся. Оказывается, пора вставать и устраивать овации. Вера глянула на него – и, порозовев, отвела сверкающие глаза:

– Не смотри так.

Сергей засмущался. Сила искусства, она такая. Заставляет человека видеть то, чего и нет. Все-таки кавалер из него – фуфло полное. Прекрасная женщина рядом, кругом плюш да золото, а он знай себе думает про разного рода посторонние и невеселые вещи. Чуткая Вера немедленно что-то такое уловила, потому что сникла, стала суше и, хотя на обратной дороге очень мило болтали они на разные темы, даже на чай не пригласила: «Поздно, Сергей Павлович, пора уж».

С горя пошел и принялся работать с документами. Ну и заснул прямо на столе.

Пока Остапчук пытался отпоить его чаем, появился Сорокин. Швырнул в корзину какую-то бумажку смятую, потирая лицо, осведомился:

– Ну что, как дела, орлы-сыскари?

Остапчук дежурно отчитался о чесе по толкучке: нет, покамест ничего похожего на сковородки и постельное из заявлений, но теток сориентировал, сказали, что будут бдить.

– Ладно. Сергей, у тебя есть что новое?

– Николай Николаевич, ничего нет, – покаялся Акимов. – Ревякин жил тихо. Лишнего имущества, денег, порицаний по службе не имел. Конфликтов избегал в работе и в быту.

– Так я и сказал, убийца – случайный человек, – напомнил Сорокин, – прилетела падла, вышел конфликт какой, вот и стрельнул.

Сергей горестно спросил:

– А чайку-то, чайку куда девать, Николай Николаевич? К чему бы эта чайка?

– Чайку – не ведаю куда, – признал капитан. – Ты говорил, что он книгочей знатный был, может, и в самом деле, бред предсмертный, помутнение.

– Как же? Увидел меня, узнал и тотчас начать бредить.

– Копаешь-то глубоко, молодец. Ну раз так, то это тебя надо спросить, чего это Ревякин, глядя на тебя, чайку вспомнил, – улыбнулся Сорокин. – Ты у нас кавалер видный, хоть, извини, на актера Михал Михалыча Названова не тянешь.

Акимов, припомнив имя красавца во вчерашней программке, засмущался, но признал, что не тянет.

– Ты, Сергей, пока подумай, чес продолжай, но по остаточному принципу. У нас, товарищи, должна быть бдительность, особенно в районе продбаз и общепита.

– А что такое?

– По городу фиксируют серию: вот уже семь эпизодов – налеты на молокозаводы и продбазы. Причем что интересно: кабинеты начальства, даже бухгалтерии и кассы – побоку, немалые суммы нетронуты…

– То-то народ крестится с облегчения, – вставил Остапчук.

– Да, ни синь пороху из денег. Но зато забирают ящиками сливочное масло и сгущенку.