Ворча и ругаясь, она увела Аркадьевну на свою половину. Было слышно, как она ворочает ее и скандалит, укладывая.

«А ведь права тетка-то, я и не помню, когда Аркадьевна последний раз дрова покупала, – думал Акимов, продолжая орудовать в жерле потухшего вулкана. – Она же странненькая: выйдет на улицу, поморгает на солнце, полешко схватит – и снова в нору, крючки свои переписывать. И что же это так знатно грохнуло, вся сажа с дымохода осыпалась… и как бы не трещина вот».

Ему послышался какой-то металлический звук, он осторожно подвинул кочергу на прежнее место, ощупывая содержимое топки. И снова скрежет. Оглядевшись, Сергей завладел хозяйской керосинкой, затеплил ее, поднес к открытой дверце и вскоре, орудуя кочергой, вытащил к свету развороченную взрывом жестянку, выкрашенную в красный цвет. От жара краска оплавилась, но все-таки можно было разглядеть трафаретные буковки: «ПСЖ» и «НКПС».

«Петарда сигнальная, железнодорожная, Народный комиссариат путей сообщения… Лиза! Лизаветой Денискину зазнобу звали… при чем тут Лиза? Да петарда железнодорожная, вот при чем. На ремне у Дениски пустая коробка осталась, и ни одной петардочки… вот это номер, блин горелый. Но что за детская выходка? Петарда в дровах?»

И снова, как с именем Денискиной Лизы, внезапно в памяти вспыхнуло: с месяц, чтобы не соврать, назад тетка Валя отстегала крапивой по ногам Светку Приходько, когда она, не удержавшись, порядочно погрызла-пощипала ей красную смородину. А потом надавала по шее Саньке, который пришел за сестру скандалить, а потом грозился, что она попомнит еще.

Сергей, укладывая в голове масштаб произошедшего, вытирал руки подобранным у печки листком бумаги. И снова как ошпарило: в глаза бросилась знакомая галка, криво начерченная химическим карандашом поперек листка, целая галчиха – жирная, наглая. Он, едва сдержавшись, смял листок и бросил в печь.

Ну, довольно, товарищи. Шутки кончились.

* * *

Письменная по математике: скрипят перья, ерзают задницы. Санька напортачил что-то в задачке, ответ никак не сходился, а тут еще, как назло, шнурок поганый развязался на ботинке. Приходько нервно дергался и сучил ногой, пытаясь выловить ошибку, и тут в коридоре послышались быстрые, решительные, незнакомые шаги.

Дверь распахнулась, все встали, грохнув партами – вошел непривычно суровый директор Петр Николаевич, а с ним – с каменным лицом – лейтенант Акимов.

Директор лязгнул:

– Приходько, на выход.

Санька растерянно встал, бестолково завозился с тетрадями, перьями, линейками. Петр Николаевич поторопил:

– Поворачивайся. И учебники бери с собой.

Все задергались: что случилось? С вещами на выход?

Акимов молчал, глядя в сторону, катая желваки. Санька, сдерживая трясущиеся руки, собрал учебники, сложил в ранец и побрел, волоча по полу развязавшиеся шнурки, к двери. Учительница Софья Павловна ошеломленно протирала стекла пенсне.

Плотно прикрыв дверь в кабинет, Петр Николаевич пригласил Акимова за стол:

– Прошу вас, товарищ лейтенант. Только вот… все-таки ему еще четырнадцати нет.

– Товарищ директор, – официально начал Палыч, – у нас за кражи с двенадцати лет можно привлекать по-взрослому к уголовному суду с применением всех мер наказания во взрослых судах.

По худющему Санькиному хребту прошла крупная оторопь: «Что? Опять?» Он выпрямился, готовый к любой судьбе.

– Тогда начинайте допрос. Где расписаться?

Выяснив, что и без того было известно – фамилия, имя, отчество, год, число, месяц рождения и прочее, – Акимов, поиграв желваками, полюбовавшись исподлобья на бледного и гордого Саньку, заявил в лоб:

– Расскажите о том, зачем и как вы поместили взрывчатое вещество в дрова, принадлежащие гражданке Берестовой Валентине Ивановне.