– Ты в своем уме, Гладкова? – строго спросил Николай Николаевич. – Он на этом месте оружием махал, чуть не попался – и все равно приедет пшенца подсыпать? Совсем он дурачок, по-твоему?

– Что голубятник, что дурачок – одно и то же, – авторитетно заявил Остапчук. – Зачем-то он их завел, на пустой голубятне, стало быть, не боится ничего, в особенности – быть узнанным.

– Ребята говорят, у него в подвале – целая костюмерная плюс сковородки-постельное, – напомнил Акимов, – и приодеться, и при нужде толкануть на рынке всегда можно.

– Нечестно его выпускать, – снова встрял угрюмый Колька, – он Матвея убил.

– И Ревякина, Николай Николаевич, – снова добавил Сергей. – И если другим до этих людей – как до лампочки, то нам нет…

– Закончили митинг! – скомандовал Сорокин. – Материалы сейчас же отправляю смежникам!

– Да как же… – внезапно возмутился Остапчук, но капитан, изобразив ладонью всем известный «чемодан», продолжил:

– А ты, Акимов, сейчас же в засаду на голубятню, потом тебя сменит Остапчук. Молодежь – разойтись по классам и – учиться, учиться и учиться.

Он обвел острым оком присутствующих. На лице у Акимова читалось огромное облегчение и благодарность, Остапчук жмурился, как кот под солнцем, Колька, шмыгнув носом, отвернулся, а Оля, та вообще чуть не плакала от радости.

– Что за паузы? – строго осведомился капитан Сорокин, вскинув руку и глядя на часы. – Время! Выполняйте!

* * *

Трудно было описать, в каком состоянии Акимов следовал… да нет – летел на голубятню, в точности как ее обитатели. Уж неведомо, чем было порождено это ликование: тем ли, что все, наконец, стало кристально ясно, что руководство, сделав грозный вид, неприступный и формально поступая так, как следует по букве закона, все-таки делало все по совести, по справедливости.

Неважно, на каком расстоянии от железнодорожного полотна убит Денис Ревякин – виновного в этом должен взять он, Акимов, пожалуй, единственный знакомый убитому человек. Удивительно! Лично-то они проговорили за все годы знакомства ну от силы часа два, но за эти полтора месяца Денис, его жизнь и смерть для Сергея стали как будто собственными.

И все это время жгла, дышать не давала обида за человека, который вроде и посторонний, не сват, не брат, за его жизнь, бесцеремонно оборванную рукой мерзавца, к тому же не гнушающегося грабить слабых, беспомощных женщин. И ненависть огромная жгла к этой черноглазой мерзавке, змее… ишь, фифа, актерка-лицедейка, дрянь по ту сторону добра и зла, режиссерка. Клоака подлости и грязь, чавкающая за размалеванной вывеской, вражина на прозрачных каблуках.

Рассуждая таким образом, Акимов добрался до голубятни – и остановился как вкопанный. Кто-то там уже был, наверху, а сами птицы описывали круги над деревьями.

Сергей аж задохнулся от радости, отщелкнул кобуру – ну, сейчас померяемся, у кого дуло длиннее…

Проскользнув вдоль забора, отыскал отворачивающуюся доску, осторожно отодвинул ее – она поддалась, как по маслу, – бесшумно проник на участок. Дача эта давно была необитаема, это очевидно: веранда, забитая сырыми, уже гниющими досками, заползшие под дерн кирпичи дорожки, густо осыпанные паршой и мхом яблони, кочки, вылезшие из земли.

А вот голубятня, пристроенная к сараю, имела вид обитаемый и свежий, к тому же ко второму ее этажу была приставлена лестница, а на первом этаже явно кто-то орудовал.

Сергей прислушался: так и есть, внутри, матерясь, скрежетали чем-то железным по железному.