* * *

Он бежит, спотыкаясь и падая, вновь встает и продолжает карабкаться по каменистым обломкам. Лай приближается, кажется, его вот-вот настигнут… Последние ступени, заветная дверь, он хватается за ручку, дергает, дергает — никак не открыть… Вожак стаи делает прыжок, он бьет по оскаленной морде, которая брызжет бешеной слюной прямо в его лицо… Дверь распахивается, он судорожным движением проскальзывает внутрь, поворачивается, чтобы запереть засов…

«Вот и ты, киммериец!» — не голос человека, но рык зверя. Он поворачивает голову — поздно, уже ничего не сделать: огромное копье вонзается ему в спину… адская боль…

…Эта боль продолжает терзать его, он не может даже спокойно прилечь, чтобы чуть-чуть перетерпеть, превозмочь ее. Их много, может быть, десятки, может, сотни. Свирепые, в черных коротких гладиаторских туниках, они хватают его, перебрасывают от одного к другому, и каждый бьет по ране — это уже невозможно вынести, нет таких человеческих сил, кажется, что он сейчас лопнет, как бычий пузырь. В мозгу вспыхивает яркий, ослепительный, сжигающий свет… и наступает желанная прохлада, вокруг роща из раскидистых деревьев. Тропинка извивается среди громадных, замшелых стволов…

…Шум базара, в глазах рябит от потока людей и лошадей. Громкий спор торговцев, не разобрать слов, только эхо разносит звон колокольчиков… Огромная толпа калек окружает его. Все они кричат: слепые и паралитики, карлики и прокаженные бросаются к нему и не дают проходу, они ползут по дороге между ног его лошади, оглашая воздух воплями и молитвами; покрытые ужасными запыленными язвами, они идут и идут, сгорбленные, высохшие, безобразные и страшные. Он бросает монеты, но тщетно — хрипя и давя друг друга, его стаскивают с лошади, и вновь невыносимая боль застилает все вокруг…

…Зигзаги молнии вспыхивают все чаще и чаще, лошадь несется во тьме под ливнем, оглашая воздух испуганным ржанием, грива развевается по ветру. Вокруг бескрайние поля, покрытые песком и пеплом.

— Серые Равнины!.. Великий Кром!

…Впереди огонь. Вот он ближе и ближе. Ливень стих, и буря как будто уже пронеслась. Возле костра фигуры людей, вид которых не предвещает ничего хорошего. Пламя освещает их черные лица и белоснежные зубы. Белый пахучий дым поднимается к небу — это дым жертвоприношений. Они не видят его. Чья-то тень колышется вместе с пламенем костра, ее причудливые очертания растягиваются по темной земле. Языки огня бросают свой отсвет на темную женскую фигуру, извивающуюся в танце. Какая-то птица подлетает к ней, взмахивает своими черными крыльями и садится вдали, испуская жалобный стон.

Однорукий старик с кожей цвета ореха отделился от остальных и выжидает, когда киммериец приблизится, глаза его свирепо сверкают.

— Вот он! — кричит старик. — Хватайте его!

Огромного роста черный разбойник в мокром платье, вода струится с его одежды, вытаскивает нож. Толстые губы его расплываются в ухмылке. Он сбрасывает блузу; на его обнаженном торсе, словно выточенном из черного камня, еще блестят капли влаги.

Вся шайка вдруг поворачивается к киммерийцу и бросается на него, они цепляются за его руки, одежду, волосы скрюченными пальцами, стаскивают с коня, волокут по песку.

— В котел его, падаль вонючую! — раздаются вокруг яростные и неистовые крики. Старик поворачивается к нему и смотрит горящими от ненависти глазами. Его козлиная бородка трясется от гнева.

— Будет чем заплатить Нергалу!

— Постойте! — Женщина, только что самозабвенно отдававшаяся танцу, подбегает к ним, и вся эта крикливая и алчущая крови шайка вдруг стихает и почтительно склоняется перед ней.