Глава пятая

Когда Конан не вернулся в Пустыньку после того, как ушел на первое дело, Ловкач Ши Шелам не придал этому особого значения: мало ли где загулял парень после удачно проведенного налета — дело молодое. Но прошел день, за ним другой, третий, и Шелам забеспокоился. Он разыскал Фархида, но тот не сообщил о варваре ничего определенного.

— А, этот твой здоровенный киммериец? После того, как он получил свою долю, я его не видел, наверное, гуляет где-нибудь в веселом доме.

Что-то в словах Фархида — точнее, в том, как это было сказано, — вызывало недоверие, но, решив про себя, что он становится слишком уж подозрительным, Ши Шелам попытался раздобыть какие-нибудь сведения о киммерийце на базаре, среди завсегдатаев таверн и веселых домов. Он расспрашивал фонарщиков, которые много знали о ночной жизни Шадизара, говорил даже с некоторыми стражниками. Но странно — никто ничего не мог сказать о Конане, как будто юный гигант провалился сквозь землю — был и нет его. Шелам знал по опыту, что ничто не проходит бесследно: как ни таились воры и перекупщики, как ни старались они делать свои дела тихо и скрытно — кое-что рано или поздно становилось известным, если и не всем, то тем, кто этого очень хотел.

Правда, несколько таких случаев все же было: воры исчезали без следа, их не видел потом никто ни на базаре, ни в тавернах или веселых домах, ни в городской тюрьме, ни даже головы их не было на колу на главной площади. Но Пустынька знала, что промышлять они отправились в квартал магов, а коли связался с волшбой, никто не поставит и медяка против того, что не превратился неосторожный в жабу или конское дерьмо, а то и вообще рассеялся в воздухе струйкой сизого дыма. Но чародейство дело такое, незачем удивляться и роптать на судьбу — сгинул и сгинул, значит, богам так было угодно, не ходи на промысел куда не надо.

«Тут что-то другое, — размышлял Ши Шелам, — все вроде понятно: провернули дело, разделили добычу, с волшбой не связывались… Так куда же он все-таки делся? Нет, что-то здесь явно нечисто».

По прошествии дней десяти стали до Ловкача доходить слухи, что вроде бы Слон наказал своего врага. Наверное, сам выболтал за кружкой вина кому-то из грабителей, а может быть, и намеренно — чтобы все знали и боялись его еще больше.

Шелам не стал допытываться о подробностях — много любопытствуешь, меньше живешь, — он и так понял, что, пожалуй, больше не увидит этого ловкого и сильного синеглазого киммерийца, так пришедшегося ему по душе; не придется вести с ним дела, пропускать по кувшинчику доброго вина…

«Если бы не эти ублюдки, из киммерийца мог бы получиться вор, какого в Шадизаре и не видели никогда. Но что мы можем, земные черви, поделать против воли богов? Значит, так им было угодно… Но все-таки жаль парня», — мрачно размышлял Ши Шилам.

У Ловкача остался меч Конана — длинный клинок с тяжелой, обмотанной ремнями рукоятью. Для заморийца он был слишком велик, вряд ли кто-нибудь из здешних мог управиться с таким оружием. Сначала меч стоял в углу Шеламовой лачуги, потом он спрятал его под кровать, и так бы меч пылился там неизвестно сколько, но подвернулся случай.

Как-то у Ши Шелама было небольшое дельце с одним торговцем из Зингары. Поторговались, купец взял товар; как водится, отметили сделку кружкой доброго вина. Слово за слово, зашел почему-то разговор об оружии, Ловкач и вспомнил про меч. Зингарец не поленился сходить с Шеламом в Пустыньку, очень тот заинтересовал его рассказом о якобы хранящемся у него огромном мече.

— Вот это вещь! — восхитился торговец, внимательно рассматривая оружие. — И знаешь, один мой компаньон говорил, что у него есть знакомый из Вендии, Чиндара Хон его зовут, так вот он искал как раз такой меч.