– А что с ней случилось? – решил я поддержать разговор. А то обидится еще, дорогу не подскажет.

– А сестра моя, Катя, в Таранском живет, да тут рядом совсем. Так там у них воевали… Ой, страх какой! – она вытерла глаз уголком платка. – И бойцы наши, молодые ребята совсем, прямо у нее в огороде окопы затеяли рыть. Нет, не подумайте, урожай весь: картошку там, свеколку, всё как есть вырыли и отдали. А только окопы ж порыли, землю перевернули. Ой, что ж я про такое, – смутилась женщина. – Вы ж не подумайте, это я так, по-бабьи. Ну вот, началась стрельба, мои все в погребе спрятались. А как бой закончился, вышли. А в окопах тех шестеро наших лежат. А остальные побежали вперед, видать, да и не вернулись. Так она документы собрала и мне принесла. Говорит, может, отдашь куда, хоть родителям сообщат, где их деточки. А их она там и похоронила, где лежали. Сама же таскать не может, а помочь некому, ребятня одна. А документы я вам отдам. Заберете?

– Несите, – вздохнул я.

Женщина пошла в дом, вынесла бумаги. Вблизи она оказалась совсем не старой – лет тридцать пять, не больше. Возраста ей добавляли платок и потертая кофта с заплатками. И, пряча документы в планшет, я спросил: – А что ж вы в воинскую часть не отнесли? Она ведь рядом совсем.

– Та разве ж я не носила? Понесла, и что ж вы себе думаете? Часовой, дурноватый такой, чуть не застрелил меня! Вот так вот!

– А где же это случилось? – спросил я.

– Смотрите, через посадку пройти, там по краю поля, и увидите.

Мне часовой попался не такой бдительный, как той женщине, стрелять не стал. Бардак, конечно, раз я в форме, значит, свой. Хотя и понятно, почему он носом на посту клюет: их в боях сильно потрепало, потери у мотоциклетчиков большие, народу не хватает. А пополнение – хрен его знает, будет ли вообще.

Но я сюда не дисциплину проверять приехал. У меня другие задачи. Что же там разведчики такое захватили?

Зато в штабе полка бдительности было – хоть отбавляй. И бумаги проверили, и Василию Николаевичу Гордову отзвонились, уточняя, правда ли он меня посылал. Была бы у них возможность, и Кирпоносу бы позвонили, да вот незадача: не было с ним связи у мотоциклетчиков.

Между делом, пока проверяли мои полномочия, я выяснил, что полк доживает свои последние дни перед расформированием. На войне это рядовое дело – одни части формируют, другие – наоборот.

Но всё кончается, даже плохое, так что меня свели с командиром роты разведчиков, лейтенантом Андреем Быковым, среднего росточка русоволосый парнем, родом, наверное, откуда-то с Вологодчины: очень уж он окал. Узнав, зачем я прибыл, разведчик устало махнул рукой в сторону небольшого сарайчика.

– Пойдем, покажу. А заберешь – и вовсе хорошо. Очень уж его немцы отдавать не хотели. Моих ребят там осталось…, - и его усталые глаза будто потухли.

А в сарайчике стоял… Нет, вот представьте: идете вы по улице, а на дороге лежит… ну не знаю, нет, не деньги, а… картина из музея. Три богатыря. Или Мишки в лесу. Просто лежит и всё тут, а люди ее стороной обходят и брать себе никто не хочет. Вот такое чувство и у меня было. Потому что под Курском за этой машинкой до хрена народу с нашей стороны гонялось. А с той стороны, соответственно, примерно сколько же народу старались приборчик нам не отдать. А тут, считай, на два года раньше. На блюдечке.

Вот как описать это постороннему? Если коротко – металлический ящик длиной метра полтора и сантиметров восемьдесят в ширину.