– Мы из окружения, доктор, – попытался объяснить я. – Что было, то и намотали…

– В перевязочную, – устало махнул рукой доктор, или кто там заведовал этим адом. – Будем чистить за этими коновалами, – и пошел осматривать раненых дальше, не обращая на меня внимания.

Я вышел на улицу, с наслаждением вдохнув свежий воздух. Как они там вообще выдерживают сутки напролет? При мне привезли еще две машины с ранеными и я тут же оказался припаханным выгружать их. Многие дороги не вынесли и этих несчастных складывали отдельно.

– Слышь, браток, тут пожрать хоть можно где? – спросил я у санитара, с которым мы вместе разгружали раненых. – Третий день ни хрена, кроме воды, всё по лесам бегали.

– Ну пойдем, соображу тебе что-нибудь, – сказал он. – Ты кобениться не стал, краскома из себя корчить, мол, не положено в говне ковыряться, и я тебе навстречу пойду.

Он куда-то сбегал и притащил в котелке еле теплые переваренные серые макароны, почти слипшиеся в один комок, кусок черного хлеба и кружку кипятка.

– Чем богаты, – сказал он, протягивая мне еду. – С чайком беда, хоть кипяточку похлебай.

С голодухи и переваренные почти несоленые макарохи показались мне очень вкусными. Похоже, делать мне здесь больше нечего. Оганесяна я сдал, полечат его здесь с недельку, потом отправят куда-нибудь воевать. Антонов сбежал, так что ответственности я ни за кого не несу. Поел – и хорошо. Надо думать, что делать дальше. Первым делом пойду к речке, помою котелок, негоже грязный отдавать. Да и самому помыться-почиститься надо, пока есть возможность.

* * *

В поисках укромного места, где можно было и помыться, и отдохнуть, я отошел от палаток медсанбата довольно далеко. То меня берег не устраивал, то дорога слишком близко. Наверное, я просто хотел уйти от увиденного. На войне самое ценное – покой и тишина. Есть возможность – пользуйся, а крови и грязи и так хватает, их искать не надо.

Вдруг я просто остолбенел. Прямо передо мной в воде на мелководье стояла… моя Ниночка! Такая, какой я ее запомнил! Присмотревшись, я понял, конечно – не она. Шатенка лет двадцати. Но волосы, спина, изгиб бедра – всё бывшей жены. Да и женщин я уже давно вот так близко не видел, чтобы вот так – в первозданной красоте…

Она, наверное, почувствовала мой взгляд, или я вздохнул слишком шумно, но повернулась ко мне. И даже не пыталась закрыться или показать свое смущение.

– Посмотрел, военный? – спросила женщина, только сейчас медленно прикрывая руками высокую грудь с крупными красными сосками. – А теперь иди, не мешай мне.

– Извините, пожалуйста, – смутился я. – Просто… как наваждение какое-то… Вы так похожи на мою жену…

– Ага, вот прямо задница – один в один, да? – засмеялась она. – Ты бы хоть отвернулся, краском, приличия ради. Или сиськи мои не дают глазам оторваться?

Отвернулся, конечно. Чувствовал себя как пацан пятнадцатилетний, которого поймали возле бани, где бабы моются. Но как же она похожа на Ниночку! Не лицом, нет, чем-то внутри, что ли. Даже смех такой же, хрипловатый немного. И глаза зеленые.

– Так что ты там про жену рассказывал? – насмешливо спросила незнакомка. – Давай, я такие песни очень люблю. Наверное, она далеко, ты ее любишь и прямо сейчас в память о ней и в честь скорых подвигов на поле боя жаждешь осчастливить меня чем-нибудь? Или что-то новое придумаешь?

– Убили жену, – спокойно ответил я.