Потом мы ужинали. При свете луны. Я все никак не мог отдышаться, вяло ковырял кашу. Шея продолжала болеть, повязка сзади пропиталась кровью.

– Завтра все болтать про нас будут, – рыжая прижалась ко мне, тоже отставила миску.

– Завтра всем не до нас будет, – ответил я. – Тут бы выжить, а в таком деле чужие амуры – не самое главное. Так что не переживай.

Я замолчал, глядя в небо. Тучи, набежавшие недавно, пропали, над нами раскинулся огромный Млечный Путь.

– Боже мой, сколько же там звезд? – удивилась Вера.

– Шум Млечного Пути затих, рассеялся в ночи, – вспомнил я стих в тему. – Они стояли у ворот, где Петр хранит ключи…

– Кто это? Бунин? Брюсов? А нет, наверное, Федор Сологуб, его слог.

Я удивленно посмотрел на Веру.

– Ты знаешь всех поэтов серебряного века?

– Не всех, конечно. Увлекалась в молодости. У наших соседей была огромная библиотека, брала у них книги. Представляешь, у них была книга с автографом Маяковского! Так чьи стихи? Я же угадала? Это Сологуб? – пыталась допытаться она.

– Нет, Киплинг.

– Ого, ты читал Киплинга?

Что тут странного? Стихи Киплинга у нас в лагерной библиотеке были, довоенное еще издание. Наверное, кто-то из сидельцев, уходя на волю, оставил. Значит, то, что Платона читал, не удивительно, а что Киплинга – очень даже.

– Да, были учителя, – я еще раз посмотрел на загадочно мерцающий Млечный Путь, положил голову на колени Веры. И не заметил, как уснул.

* * *

Только начало светать, а мы уже почти собрались. Нечего тут делать, на этой дороге между нашими и немцами. Я залез в кабину, достал чемоданчик. Пока санитары грузили и кормили раненых, посчитал деньги. Так, тут у нас самый крупняк – пятьдесят марок, красно-желтые купюры, с которых с укором смотрит неизвестная тетка в платке. Этих четыре пачки. Зеленоватых двадцаток с нечесаным худым мужиком – семь пачек. И еще пятнадцать пачек желтоватых пятерок, на которых было аж по два портрета: слева хитрый мужик, явно начальник, смотрел на простоватого хлопца с молотком, который был изображен на правом портрете, наверное, думая, как обдурить работягу. Сорок с лишним тысяч, целое состояние.

– Товарищ лейтенант – к машине подошел Юра с большим серым конвертом в руках. Я быстро захлопнул крышку чемоданчика, вопросительно посмотрел на санитара.

– Вот, отмыл, наконец, – подал он мне пакет. – А то весь был заляпан кровью, мозгами…

– Ну и как тебе арийские мозги, Юр?

– Да ничем не отличаются от наших.

– Вот поэтому нацизм – полная херня. Ладно, спасибо, иди.

Я вскрыл конверт, достал документы. По ним выходило, что штандартенфюрер Пауль Блобель, который сейчас кормил рыб – командир зондеркоманды 4а айнзацгруппы С, а денежки предназначались для выплат премиальных эсэсовцам и местным помощникам. Читать эти километровой длины слова на немецком у меня выходило не очень-то хорошо, но вроде так получалось. Материал там был убойный – Берлин устанавливал лимиты сколько евреев должно быть уничтожено в треугольнике Ровно-Броды-Луцк. По всему выходило, что немцы очень даже хорошо осведомлены о населении возле новой границы.

Ладно, наши с этими документами получше меня разберутся. Что этот туз делал на глухой дороге, теперь уже, наверное, никому известно не будет. Спрятал бумаги и деньги в чемоданчик, вытер руки ветошью: после такого аж помыться захотелось.

Дверца открылась, в кабину запрыгнула Вера. Я невольно улыбнулся, вспоминая происшедшее ночью.