По длинному горлышку пузатой бутылки вилась потемневшая золотая тесьма, припечатанная выпуклой гербовой печатью к стеклу и бархату. Marnier-Lapostolle. Косая линия рассекала герб по диагонали. В верхней части, как в небе, повисла пятиконечная звезда. Внизу — замковые ворота с высокой башней, а рядом — приземистый дом с круглой крышей, совсем как на старых почтовых марках, где на трех или четырех языках писалось: Палестина. Triple Cerise. Снова герб со львами и короной. Marque Deposee. Triple Cerise. CHERRY MARNIER. Liqueur. 25°. Produce of France. 66 cl, 6. Fine old Cherry Brandy. Бархат был ярко-красный, но не похож на кровь. Он был светлее крови, которая из вен, и темнее той, что из артерий.

Бархат не был кровавого цвета, бархатная бутылка была красивой игрушкой. Шерри.

— Ну, что там? Не нашел? — донеслось из кухни.

Но солдат не слышал.

Он выбирал напиток для себя.

Машинально протянул руку и взял двумя пальцами прозрачную бутылку с бесцветной жидкостью Mizrachi Vodka, Wodka Luksusowa, странный польско-еврейский гибрид, и тут же почувствовал едкую горечь, и горячая слюна заполнила рот, как позавчера (или запозавчера?) дома, когда налил полстакана, выпил залпом и почувствовал, будто желчи хватил.

Он отдернул руку, и желтая этикетка с красным ободком юркнула на свое место, со звоном прислонилась к соседке с черно-белой наклейкой:

BLACK & WHITE. By Appointment To Her Majesty The Queen Scotch Whisky Distillers James Buchanan & Co. LTD. London. BLACK & WHITE.

А солдат, он какого цвета?

19.

Солдат Авраам, которого на самом деле звали Яаковом, получив увольнение на полдня и подойдя к дому, не стал звонить у подъезда. Как ни торопился попасть домой, он не поленился снять с плеча винтовку и поставить ее в угол, рядом с почтовым ящиком, осторожно, чтобы никто не слышал.

Потом не спеша опустил на землю солдатскую сумку и стал медленно ощупывать карманы ладонями, отыскивая ключи.

Не найдя их в карманах гимнастерки, засунул обе руки глубоко в карманы брюк, пошарил там и, опять не найдя, прислонился к стеклянной двери подъезда и посмотрел по сторонам.

Все вокруг было таким же, как и две, и три недели тому назад, ничего не изменилось.

Плющ на стене стоявшего напротив дома подбирался к окнам третьего этажа.

Три сосенки с толстыми и длинными, как палец, иглами в углу двора.

Молоденькая пальма, маленькая, всего несколько вершков от земли, с четырьмя широкими листьями, похожими на капустные, по-прежнему была здесь, на этой половине двора.

Розы.

Еще какие-то цветы.

Куст, который покрывался весной фиолетовыми цветами.

Белые выцветшие полосы на черном асфальте, между полосами — машины, все знакомые; только они и переменились: фары закрашены синей краской.

Его машина осталась с белыми фарами: она не выезжала со двора, ее не останавливали на шоссе или улице, не мазали синей кистью.

— Аккумулятор, наверно, сел, — вслух подумал Яаков.

Но не стал подходить.

— Отключить надо…

И опять не двинулся с места.

— Надо завести, пусть поработает мотор, — добавил про себя.

И отвернулся.

Из почтового ящика с выбитым на дверце номером 17 выглядывали края разноцветных конвертов.

— Ривка еще не выходила, — сказал он сам себе.

Вынул почту из ящика, поискал в ней конверт или открытку без марки, с треугольным солдатским штемпелем, но не нашел.

Все были с марками и круглыми или прямоугольными штемпелями, как ни в чем не бывало, будто все идет своим чередом.

Из банка:

«Мы шагаем в ногу с веком».

Из страховой компании:

«Мы избавим вас от забот».