— Только мы… вдвоем… Конечно! Только мы, не так ли… — сказала Сара и, помолчав, спросила: — Как вы узнали?

— Я женщина… Старая женщина, — ответила гостья.

Они простились.

Сара стояла, глядя вслед старой женщине, которая исчезла, скрылась за углом соседнего дома, будто не было ее.

Она стояла у окна.

Стояла, прижавшись лицом к стеклу.

И видела полицая, который лежал, уже не качаясь больше.

Он встал, застегнул брюки и сменил второго, который держал руки матери.

Теперь он прижимал к земле ее заломленные руки.

А второй полицай спустил брюки и лег на нее.

И стал подыматься и опускаться, как первый. Сперва медленно, а потом быстрей, быстрей.

А парень за деревом, старым, толстым, с потрескавшейся корой, стоял и смотрел во все глаза.

Он ждал, караулил, не спуская глаз и, наверное, даже не моргая.

И странно, он не только сам был похож на Бени, но и солдатская форма была на нем, притаившемся за деревом.

В первый раз.

Такого еще не видела.

Она вздрогнула.

44.

Вздрогнула и отшатнулась, отпрянула.

Потому что кто-то в самом деле прятался за колонной дома напротив: она видела зеленую солдатскую форму, которая то появлялась, то исчезала за бетонной колонной.

А потом и лицо увидела.

Небритое, темное, с немигающими глазами.

Там, притаившись за колонной, как за деревом, стоял Бени.

Неужто заметил ее, приникшую к стеклу?

Увидел?

Она отшатнулась от окна, и Бени усмехнулся.

Может, прав он был?

Может, знал, что говорил, уходя на войну?

Может, знал он?

Недаром усмехается теперь, широко улыбается, сверкая белозубым ртом.

Скалит зубы, здоровые, крупные.

Увидел, значит.

Конечно.

Она отшатнулась, отпрянула и, повернувшись, метнулась в спальню. Задыхаясь, распахнула окно, рванула на себя оконную сетку и замахала руками, призывая солдата.

Но солдат спал.

Не видел.

Не слышал.

Не чувствовал.

Спал беспробудным сном.

Тогда она поманила близнецов.

Разве ушли они? Да нет, не ушли совсем.

Сидели на краю бассейна и смотрели на солдата, который спал, забравшись в дальний угол, на ее солдата, который спал, беспробудно спал на дне бассейна.

Близнецы заметили.

Они встали и, держась за руки, медленно двинулись к ее дому.

— Слава Богу… Идут, слава Богу, — выдохнула Сара.

Шли, приближались братья.

Спасенье.

Спасенье ли?

Она опять замахала руками.

— Солдат! — кричала она беззвучно.

И крик этот шел из глубины души:

— Солдат!

Махала руками, звала:

— Солдатик…

Он ведь близко, рядом, можно рукой подать.

Даже в зеркале, большом зеркале ее спальни отражались серые бетонные стены с трубами по бокам и сбегавшее вниз голубое дно.

Там, на сухом, безводном дне и прикорнул он, забившись в угол.

Сидел в глубине, широко раскинув ноги и привалившись спиной к стене: матерчатая фуражка съехала на глаза, вещмешок и винтовка на коленях.

Спал солдат.

Не видел ее рук, махавших, плескавших, вытекавших из окна, точно белые речки, которые к устью сужаются, разбегаются протоками, уходят в землю, из земли и взявшись.

Не слышал исторгнутый ею крик.

Спал.

Как убитый.

Может, и впрямь убитый?

Она усмехнулась.

Ему, наверно, другая снилась.

Солдат ведь.

На войну отправился.

Та что же тут удивляться?

Она не стала вставлять сетку и закрывать окно, а вернулась в гостиную ждать, когда близнецы позвонят снизу, чтобы сразу открыть им.