Да, да, и молчит, как тот, о Господи!

Хоть бы ушли, исчезли все эти люди, которые ни с того, ни с сего явились, сели здесь и сидят.

Хоть бы ушли они!

Исчезли!

Как тот Человек, что исчез однажды ночью, оставив на аккуратно застланном топчане ее записку сестре с просьбой приютить человека и серебряную цепочку, которую сама надела ему на шею, а поверх записки и цепочки своей нашла бумажку со словами: «А ЕСЛИ МЕНЯ ПОЙМАЮТ? НЕ ЖДИ ДО ВЕЧЕРА!»

Неужели она не думала, что его могут поймать?

С ее цепочкой, с запиской…

Цепочку тут же надела себе на шею, вся дрожа, а записку сожгла, спустившись вниз, и пепел, горячий еще, растерла собственными ладонями.

И не стала ждать до вечера, как собиралась, а прямо утром отправилась навстречу жандармам, пошла искать их, боясь, что голос дрогнет, и она не сможет выговорить привычное:

— …13 в погребе.

— ……13 в огороде.

— ……13 в хлеву.

Может, дрогнул бы голос не от страха даже, а потому, что не было больше Человека, исчез как сон, только сон и остался.

Встретила, перехватила жандармов на полпути и сказала им, сказала, не таясь, без дрожи в голосе:

— Нету …13! Исчез! Нигде его не могу найти!

Потому что в самом деле искала и не нашла.

А жандармы, спустив собак, нашли его?

Сон ведь!

Не было ничего, лишь сон!

Дрожащими худыми пальцами она потрогала цепочку на своей шее и вдруг улыбнулась.

Разве могло случиться, чтобы ее цепочка очутилась на шее этого рыжего человека?

Нет!

Потому что не было его, не было никогда.

И не мог он быть отцом ее ребенка, нет!

Ведь спустя неделю-две или больше — кто упомнит, разве в войну считаешь дни? — Фридрих приехал на побывку, целых две недели был дома, и они любили, любили друг друга днем и ночью, и тогда лишь она познала Фридриха и полюбила его как женщина.

Тогда же забеременела, и благополучно выносила младенца, и лишь как наказание — за чьи же грехи, о Господи! — как Божью кару родила на свет еврейчика.

Но разве он был не сын ей? Хоть и несчастный жил.

А может, умер счастливый? Если умер.

Родился евреем и умер как еврей.

Может, счастливый?

Или нет…

А вдруг?

Она подняла голову и огляделась.

Никого не было, в гостиной только она и Сара.

Ей очень хотелось спросить:

— Мы одни здесь сидим, пьем кофе? Никто не заходил сюда? Не было чужих?

Но застеснялась, испугалась самой себя.

— Все ушли? — спросила.

— Ушли, — ответила Сара.

— Они… про Иоганна сказали?

— Что? — переспросила Сара.

— А у вас… тоже есть сын?

— Да, есть.

— Один?

— Единственный.

— И тоже воюет?

— Да.

— Может быть, это ошибка?

— Может быть… — повторила за ней Сара.

— Может, не на ту улицу, не в тот дом попали… Улицы такие похожие здесь и дома похожи, да?

— Да, да! Очень похожи! Как близнецы.

— А может, говорю… почудилось нам… Может, никого здесь не было, не заходили чужие люди.

— Правда? — Сара подняла голову. — Я и сама спросить хотела…

— Только мы… вдвоем… Сидим, пьем кофе. Не так ли?

— Только мы… вдвоем… Конечно! Только мы, не так ли… — сказала Сара и, помолчав, спросила: — Как вы узнали?

— Я женщина… Старая женщина, — ответила гостья.