– Я бы хотела помочь и вам, – говорю я, – но не могу. Наверное, никто не может.

– Не переживайте, – небрежно отвечает Панночка и встает. – Это ничего. Я сам ее найду, уже скоро, вот увидите. – Он неловко переминается с ноги на ногу. – Ладно, если вы… В общем, мне пора. Мне надо Асю искать – вы, кстати, ее не видели?

Я тихонько качаю головой, и Панночка убредает – поперек тропы, куда-то в лес на склоне. Я прислушиваюсь, не начнут ли скандалить, обнаружив чужака, кедровки, но они молчат.

* * *

…Следующее утро такое же ясное, но, когда я после долгого, невыносимо долгого подъема выбираюсь на перевал, он затянут туманом. Снова становится трудно дышать, и снова я думаю, что это невозможно – здесь не может быть настолько высоко, чтобы это чувствовалось так сильно. Туман пронизан близким солнцем, весь серебряный от света, но совершенно непроницаемый. Вид с этого перевала не предназначен для людей, не предназначен ни для кого вообще. Туман глотает звуки, и даже редкие удары копыт о камни звучат глухо, как сквозь натянутое на голову одеяло. Я двигаюсь на ощупь, положившись на Караша, в надежде, что он унюхает свой недавний след. Передо мной скользит тень птицы, но самой птицы нет, и я снова думаю об историях. До меня уже дошло, что я должна вытащить Асю, но я не понимаю, почему они этого хотят. Разве саспыга – не их рук дело? Разве саспыга – не финал? Если подумать, это неважно – какое мне дело до мотивов тех, кто настолько далек и непостижим, что я в них даже толком не верю? Но мне любопытно. Я хочу подробностей; я так долго отказывалась вникать в детали, что теперь жажду их, как

(мяса саспыги)

Просто жажду. Тень птицы летит впереди, словно указывая путь Карашу; я перемещаюсь сквозь молочную пустоту, и она снова растворяет меня, изменяет, как в прошлый раз растворял и разъедал буран. Я слишком долго болтаюсь в этой пустоте, как наполовину сдутый шарик. В травянистую тундру вторгаются островки березы; по моим расчетам, я давно должна была выйти на тропу, но тропы нет, и ничего не меняется – все то же движение по плоскому плато. Если здесь и были маки, они уже отцвели, вплелись незаметными нитями в пестрый ковер тундры. Я начинаю паниковать. Мне не для кого быть смелой, и страх пробирается за шкирку, как струйки ледяного дождя.

Я все не так поняла. Я догадалась, что кто-то проведет вечность, блуждая по этим горам в поисках Аси, но это должен был быть Панночка, Панночка, не я! Незадачливый влюбленный в поисках той, которая разбила ему сердце. А не обманувшая доверие, гонимая жаждой исправить непоправимое… и голодом. Я больше не хочу слушать этот голод, но он никуда не исчез.

Я останавливаю Караша.

– Так все должно закончиться? Вот так? Вечной погоней за саспыгой?

Те, в кого я не верю, молчат. Карашу надоедает стоять, он делает шаг вперед и принимается щипать побеги мышиного горошка. Мохнатые уши расслабленно развешены в стороны, как у осла. Караш хрустит, фыркает, а потом вдруг растягивается, далеко отставив задние ноги, и пускает мощную, исходящую паром струю мочи. Он не успевает излиться и подобраться – Суйла подходит поближе и тоже принимается пи́сать. Вид у него крайне сосредоточенный и слегка самодовольный.

– Ни совести у вас, ни чувства момента, – упрекаю я, и Караш в ответ длинно, удовлетворенно вздыхает.

…На тропу мы выходим минут через десять. Я не уверена, что это правильная тропа, не уверена, что не потеряла направление в тумане и спускаюсь куда надо, но выбора у меня нет – можно только пойти и узнать.