|
– Теперь мышцы размякнут, и начинай все сначала. Когда я теперь доберусь до десятикратных! Или хотя бы до восьмикратных. Все они считают меня спортсменом, – со злостью подумал он. – И врач тоже. Может быть, рассказать ему?» Он представил себе, как он рассказывает врачу, зачем ему все это нужно, а врач глядит на него веселыми выцветшими глазками и говорит: «Умеренность, Сергей, умеренность…»
– Перестраховщик, – сказал Кондратьев громко. Он имел в виду врача, но тут же подумал, что Виталий Ефремович может услышать это через переговорную трубку и принять на свой счет. – Ну и ладно, – сказал он громко. Кабину плавно качнуло. Тренировка началась. …Когда они вышли из тренировочного зала, Панин немедленно принялся массировать отеки под глазами. У него после Большой Центрифуги всегда появлялись отеки под глазами, как и у всех курсантов, склонных к полноте. Панин очень заботился о своей внешности. Он был красив и привык нравиться. Поэтому сразу после Большой Центрифуги он немедленно принимался за свои отеки. – У тебя вот никогда не бывает этой пакости, – сказал он Кондратьеву. Кондратьев промолчал. – У тебя удачная конституция, спортсмен. Как у воблы. – Мне бы твои заботы, – сказал Кондратьев. – Тебе же сказано, что это только временно, чудак. – Гальцеву тоже говорили, что это только временно, а потом перевели к дистанционникам. – Ну что ж, – рассудительно сказал Панин, – значит, не судьба ему. Кондратьев стиснул зубы. – Подумаешь, – сказал Панин, – запретили ему восьмикратные. Вот я, например, человек простой, простодушный… Кондратьев остановился. – Слушай, ты, – сказал он. – Быков увел «Тахмасиб» от Юпитера только на двенадцатикратной перегрузке. Может быть, тебе это неизвестно? – Ну известно, – сказал Панин. – А Юсупов погиб потому, что не выдержал восьмикратную. Это тебе тоже известно? – Юсупов – штурман-испытатель, – сказал Панин, – и не нам чета. А Быков никогда в жизни, между прочим, на перегрузки не тренировался. – Ты уверен? – ядовито спросил Кондратьев. – Ну, может быть, тренировался, но уж не до грыжи, как ты, спортсмен. – Борька, ты что – в самом деле считаешь, что я спортсмен? – сказал Кондратьев. Панин посмотрел на него озадаченно. – Видишь ли, – сказал он, – я же не говорю, что это плохо… Это, конечно, вещь в Пространстве полезная… – Ладно, – сказал Кондратьев. – Пойдем в парк. Разомнемся. Они пошли по коридору. Панин, не переставая массировать отеки под глазами, заглядывал в каждое окно. – А девочки всё играют, – сказал он. Он остановился у окна и вытянул шею. – Ага. Вон она! – Кто? – спросил Кондратьев. – Не знаю, – сказал Панин. |
