— Ага, — Гермиона невесело хихикнула. Хорошо, что он даже не догадывался, почему она действительно получала охренительное удовольствие, дотрагиваясь до него. — Вы помните про 1994 год?

— Немного, напомните?

Глава 4

Когда в темном ночном небе возникла темная метка, Гермиона остановилась и с ужасом разглядывала ее. Время, царящая вокруг неразбериха, люди в масках — все это сразу отошло на второй план. Для нее существовала только эта отвратительная голограмма, которая очень точно повторяла рисунок, который она увидела совсем недавно на предплечье профессора Снейпа.

Так больно и так страшно ей не было еще никогда. Она позволяла Гарри с Роном таскать ее по полю, по лесу, ей было все равно.

«Как же так? Это же просто невозможно!» — скулил ее внутренний голос, а другой, с нотками, присущими Гарри, смеялся и проговаривал: «А чего ты хотела? Он же декан Слизерина. Он же всех нас просто ненавидит. Почему нет-то? Ты что себе навоображала, дура? Если он пару раз показался тебе нормальным, то он автоматически не может быть связан с этой мразью? Опомнись, Грейнджер!»

Гермиона казалась себе просто больной. Она никого не хотела видеть. Кто-то, она уже и не помнила кто, рассказал про метки на руках у Пожирателей смерти.

«Почему он вообще не потрудился ее спрятать?» — продолжала скулить, находясь в агонии, ее влюбленность. «Да потому что, мисс Грейнджер, мне наплевать, видела ты ее или нет. Делать мне больше нечего, только о тонкой душевной организации всяких там грязнокровок думать», — от этого хотелось уснуть и долго не просыпаться, в идеале никогда. «Сварите мне напиток живой смерти, профессор. Сама я буду не способна».

К первому сентября Гермиона немного выздоровела. Она могла смотреть на него, могла заставить себя не думать и не перебирать раз за разом все подробности того, что произошло в туалете.

Стараясь лишний раз не привлекать к себе его внимания, она вела себя странно тихо на уроках и, наконец-то, обратила свое внимание на парней своего возраста.

Каждого своего знакомого она оценивала по своей собственной шкале, которую вывела на пергаменте в виде таблицы. Очень скоро Гермиона поняла, что ни один из них «не тянет». Тогда она взяла всех более менее знакомых ей парней и мужчин в возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет. Будучи очень рациональной, Гермиона высчитала, что пятьдесят лет для мага — это не критично, а взрослые мужчины, что ни говори, привлекали ее гораздо больше, чем малолетние «тупоголовые идиоты, мисс Грейнджер, с ветром в голове».

Немного подумав, она даже внесла в этот список мистера Блэка и профессора Люпина.

Ничего не получалось. К концу пятого часа, что она просидела за пергаментом, она поняла, что каждого в том или ином плане сравнивает с Ним. И сравнения шли почему-то не в пользу претендентов.

Разревевшись, Гермиона швырнула пергамент в огонь. После этого она просто выписала всех претендентов на отдельный пергамент и, закрыв глаза, ткнула палочкой. Рон выпал трижды.

«Это судьба, все равно тебе ничего бы не светило», — подумала Гермиона, поставив перед собой задачу: найти, за что Рона можно если не полюбить, она отдавала себе отчет в том, что полюбить сильнее уже не сможет, то хотя бы испытывать к нему высокую привязанность.

Ей почти удалось убедить себя, что Рон ей нравится. И он действительно ей нравился, во всяком случае, больше, чем Гарри или Малфой. Но когда к ней подошел Виктор Крам, она, внимательно посмотрев на болгарина, подумала а почему бы и нет? Взвесив все плюсы и минусы, Гермиона решила, что у Виктора гораздо больше шансов вытеснить ее больную, но не собирающуюся сдаваться влюбленность к самому странному человеку магического, да и маггловского, если подумать, мира.