|
– Не хотите нашего рая? – прохрипел он. – Так узнаете наш ад! Мария Сергеевна молчала. – Вы слышите? – спросил Харбери, беря себя в руки. – Вы узнаете наш ад! Она молчала по прежнему. – Не молчите, черт вас подери. Чего вы молчите? Мария Сергеевна пренебрежительно пожала плечами. – По моему, все уже сказано, – сказала она. – Я не хочу ни вашего рая, ни вашего ада, но даже адом меня вы не испугаете. Харбери злился сейчас на весь свет. На эту чертову русскую бабу, из за которой загорелся весь этот сыр бор. На Джергера, на Нобла… Его, респектабельного и образованного офицера, заставляют исполнять обязанности тюремщика! Проклятый Джергер требует, чтобы он любыми способами выжал из Ковригиной формулы. “Мы уже не можем выпустить ее из своих рук, – говорит Джер¬гер. – Поэтому не церемоньтесь. Если не удастся уговорить, бейте ее, как положено бить упрямых ослов. Уж лучше потрудиться здесь, чем устраивать перевозку ее через границу. С этим в два счета влипнешь”. Но он офицер, а не палач. И бить женщину не будет. Такие люди, как она, физическую боль переносят легче, чем нравственные муки. Он попытается ее запугать, не прибегая к побоям… Харбери вскочил, резко оттолкнул ногой стул и, сделав шаг к Марии Сергеевне, закричал: – Вы будете стоять… час, два, три, сутки, пока не упадете. Я лишу вас воды и пищи… “Началось, – подумала Мария Сергеевна. – Кажется, началось! Ну что ж, не я первая и не я последняя. – Отвечайте! – проговорил Харбери металлическим голосом. – Отвечайте! Вы хотите, чтобы вас уморили голодом? – Я не хочу с вами разговаривать, – звонко произнесла Мария Сергеевна. – Вы можете делать что угодно, мне это безразлично. – Так слушайте, ученая мадам, если не хотите говорить, – грубо произнес Харбери. – Я скажу, скажу, что вам предстоит. Мы будем поить вас касторкой. Вставим в рот воронку и будем вливать касторку. Бутыль за бутылью. Это отличное угощение! Потом мы будем топить вас в ванне, в холодной воде и в горячей. В очень холодной и очень горячей… Мария Сергеевна видела его бесцветные глаза и понимала, что человек с такими глазами способен на все. А Харбери припоминал все, что он вычитал в книгах о фашистских застенках. – Мы свяжем вам руки, посадим в зубоврачебное кресло и будем сверлить зубы, – продолжал он, входя во вкус собственных рассказов. – Это очень приятно, когда вам сверлят зуб за зубом! Мы не пощадим вашей стыдливости, посадим голой в железную клетку и выставим на обозрение солдатам на одном из полигонов. Под кожу вам будут загонять иголки… То, что он говорил, было и страшно, и гнусно. Это было, пожалуй, даже более гнусно, чем сами пытки. А Харбери упивался собственными измышлениями, они произвели впечатление даже на него самого и не могли не подействовать на эту женщину. Он заметил, что за эти несколько минут она осунулась. Она уже не была так красива. Лицо у нее удлинялось, на нем появилась бледность… Оно стало похоже на лица святых, изображенных на старинных русских иконах. А глаза У нее стали какие то сумасшедшие, пронзительные… Впрочем, все святые были немножко сумасшедшие. Потому они и были святые… – Так что же вы скажете? – спросил он Марию Сергеевну. – Договоримся мы или нет? Этот человек пугал ее, он хотел ее уничтожить. Она это хорошо понимала, и вместо ответа она пошла прямо на этого офицера, пошла так решительно, что Харбери невольно отступил, отгораживаясь от нее стулом. – Вы что? – Пойдемте, – сказала Мария Сергеевна. |
