Даже в самые унылые дни (а их было немало), ей удавалось что-нибудь записать. Например, в мае четырнадцатого года:
Проснулась.
Оделась.
Съела завтрак: тост, бекон, яйца.
Читала «Чувства и чувствительность» неизвестного автора.
Съела обед: цыпленок, хлеб, сыр.
Спрягала французские глаголы.
Писала письмо бабушке.
Съела ужин: бифштекс, суп, пудинг.
Дочитала «Чувство и чувствительность» — личность автора все еще неизвестна.
Подготовилась ко сну.
Легла спать.
Мечтала о нем.
Не надо путать эту запись с записью 12 ноября, сделанную в том же году:
Проснулась.
Съела завтрак.
Взялась прочитать перевод отрывка греческой трагедии. Напрасно. Большую часть времени провела, глядя в окно.
Съела обед: рыба, хлеб, горох
Спрягала латинские глаголы.
Писала письмо бабушке.
Съела ужин: жаркое, картофель, пудинг. За столом читала греческую трагедию — папа ничего не заметил.
Пошла к себе и переоделась ко сну.
Легла спать.
Мечтала о нем.
Но сейчас, когда произошло такое важное событие, у нее не нашлось ничего сказать, кроме:
Не могу поверить, что он это сказал.
— Ладно, Миранда, — пробормотала она, наблюдая, как засыхают чернила на острие пера. — Ты явно никогда не прославишься как лучший ведущий дневника.
— Что ты говоришь?
Миранда тут же захлопнула свой дневник. Она не услышала, как Оливия вошла в комнату.
— Ничего, — ответила она.
Оливия прошла в комнату и села на кровать.
— Какой ужасный день.
Миранда кивнула и повернулась так, что бы быть лицом к подруге.
— Я рада, что ты здесь,— со вздохом продолжила Оливия. — Спасибо, что согласилась со мной переночевать.
— Не за что, — ответила Миранда совершенно искренне. Какие могут быть сомнения, если Оливия сказала, что нуждается в ней?
— Что ты пишешь?
Миранда посмотрела на дневник, только сейчас сообразив, что до сих пор держит дневник в руках.
— Ничего, — повторила она.
Оливия уставилась в потолок, при этом поглядывая на Миранду краем глаза.
— Это не так.
— Так, к сожалению.
— Почему так грустно?
Миранда моргнула. Доверившись Оливии, она могла получить самые неожиданные ответы на свои вопросы.
— Ладно, — быстро сказала Миранда, чтобы не передумать и недоумевая, как она решилась на это. Она посмотрела на дневник в своих руках, надеясь, что он даст ей подсказку, правильно ли она делает, пускаясь в такие откровения. — Это все, что у меня есть. Здесь — кто я.
Оливия поглядела на нее с сомнением.
— Это — книга.
— Это — моя жизнь.
— Почему, — поинтересовалась Оливия, — люди все так любят драматизировать?
— Я не говорю, что в этом моя жизнь, — нетерпеливо сказала Миранда. — Просто, здесь все, что было в моей жизни. Абсолютно. С тех пор, как мне исполнилось десять лет.
— Все?
Миранда подумала о тех днях, когда она покорно делала записи о том, что ела и делала многими скучными днями.
— Все.
— А я не могу вести дневник.
— Это точно.
Оливия повернулась на бок, подперев голову рукой.
— Ты не должна была соглашаться со мной так быстро.
Миранда только улыбнулась.
Оливия откинулась назад.
— Я подозреваю, что ты напишешь, что я не усидчивая.
— Уже.
Повисла тишина, а затем Оливия спросила:
— Действительно?
— Если я правильно помню, то я написала, что тебе все быстро надоедает. |