|
Но, отдать справедливость Джеку Тибетс, – он был твердо убежден, что Капиталистобогатит моего отца, и если не известил он его о странном и необыкновенном развитии, в следствие коего сонный хризолит литературного Times приобрел могучия крылья, это было единственно по убеждению, что предразсудки моего отца (как называл он их), помешают ему сделаться Крезом. И в самом деле, дядя Джак так сердечно верил в свое собственное предприятие, что он совершенно отдался во власть мистер Пека, подписал на свое имя несколько огромных документов, и теперь сидел в Флит[19],откуда и прислал свою грустную и отчаянную исповедь, пришедшую в одно время с кратким письмом от мистера Пека, где почтенный типографщик уведомлял моего отца, что он на свою голову продолжал изданиеКапиталистана столько, сколько допускало благоразумное попечение отца семейства, что открытие вседневной газеты – предприятие чрезвычайно обширное; что издержки на Капиталистабыли несоизмеримо более издержек на чисто-литтературное издание, как было предположено сначала; и что теперь, будучи вынужденным обратиться к акционерам за своими ссудами, простирающимися до многих тысяч, он просит моего отца рассчитаться с ним непосредственно, осторожно прибавляя, что сам он уж по возможности рассчитается с другими акционерами, из коих многие, грустно признаться, хотя и представленные ему мастером Тибетс за людей состоятельных, оказались на дел ничего неимущими.
В этом была еще не вся беда. Большоеанти-издательское общество,вообще с трудом поддерживавшее свое существование, начавшееся с объявлений о непрерывном ряде занимательных и дельных сочинений, между которыми в списке великолепных поэм, драм, назначенных не для сцены, опытов Филевефроса, Филантропоса, Филополиса, Филодема и Филалета, выскакивала История человеческих заблуждений, томы I и II in q°, с картинами, – анти-издательское общество, говорю, которое до сих пор произвело одни только цветочки, умерло от внезапного удара в ту минуту, когда егосолнце, в лице дяди Джака, село в киммерийских странах Флита; а учтивое письмо от другого типографщика (о Виллиам Какстон, Виллиам Какстон, досадный предок!) уведомлявшего моего отца об этом происшествии, почтительно доводило до его сведения, что к нему, как наиболее достойному члену этого общества, вынужден был он, типографщик, обратиться за покрытием издержек не только по дорогому изданию «Истории человеческих заблуждений», но и по тем, которых стоило печатание и бумага поэм, драм, назначенных не для сцены, опытов Филевефроса, Филантропоса, Филополиса, Филодема и Филалета, без сомнения весьма достойных, но тем не менее сопряженных с значительными потерями с точки зрения денежной. Признаюсь, когда я узнал обо всех этих приятных происшествиях и удостоверился от м. Скилля, что отец действительно принял на себя законную ответственность удовлетворить всем этим требованиям, я упал на мое кресло, удивленный и ошеломленный. – Ты видишь, – сказал отец, – что до сих пор мы боремся с чудовищами во мраке. А в темноте всякое чудовище кажется больше и страшнее. Даже Август Цезарь, хотя, конечно, всегда умел найти столько видений, сколько нужно было ему, не любил однакожь их неожиданных посещений и никогда не сидел в потемках один. До чего простирается сумма, которой требуют от меня, мы не знаем; чего можно ждать от других дольщиков, также темно и неопределенно. |
