– О нет, сударыня! Это не ваш милый Систи, сохрани его Бог! это я виновата.

   – Ты? Как же ты могла? О Примминс! ты знала, как я любила мой гераниум и мою вазу!

   Примминс зарыдала.

   – Не лги, няня, закричал звонким голоском Систи, и отважно выбежав из дома, продолжал с живостью:

   – Не браните нянюшку, маменька! я сбросил вазу.

   – Молчи! сказала испуганная няня, обращаясь к отцу, который снял шляпу и смотрел очень серьезно на происходящее. – Молчи, Систи! Он нечаянно уронил вазу, сударыня! Право, нечаянно! Говори же Систи! видишь, папа сердится!

   – Хорошо, сказала матушка, верю, что это случилось нечаянно: будь осторожнее вперед, дитя мое. Тебе жаль, что ты огорчил меня. Поди сюда, поцелуемся, и переставь хмуриться.

   – Нет, маменька, не целуйте меня: я этого не стою. Я нарочно бросил вазу.

   – А, а! сказал отец, подходя ко мне. Для чего же?

   Мистрис Примминс дрожала как лист.

   – Так – пошутить отвечал я, покачивая головою; мне хотелось посмотреть, какую вы, папенька, сделаете на это гримасу. Вот вся правда. Теперь накажите меня! накажите!

   Отец бросил книгу шагов на сорок от себя, нагнулся, поднял меня на руки и сказал;

   – Сын мой, ты сделал дурное дело. Ты исправишь его, вспоминая всю жизнь, что отец твой благодарит Бога, даровавшего ему сына, который сказал правду, не побоясь наказания. А вы, мистрис Примминс, попробуйте научить его еще раз подобным басням, и мы расстанемся с вами на век.

   Через это приключение стало мне ясно, что я люблю отца, и что отец меня любит. С тех пор начал он разговаривать со мною. Когда мы встречались в саду, он уж не по-прежнему улыбался, глядя на меня, и кивал головою, но останавливался, клал книгу в карман, и хотя разговор его был выше моего понятия, однако я чувствовал, что становлюсь лучше, счастливее, что, вспоминая его, вырастаю умом. Вместе урока или нравоучения, он клал мне в голову мысль, и давал ей бродить и развиваться по воле. Для примера сообщу продолжение истории о гераниуме и разбитой вазе.

   Г. Скиль, старый холостяк, был очень не скуп и часто приносил мне маленькие подарки. Вскоре после рассказанного приключения, принес он мне вещицу, превышающую ценою обыкновенные детские подарки. Это было прекрасное домино, костяное с золотом. Домино это радовало меня несказанно. Но целым часам играл я им, и на ночь прятал под подушку.

   – Кажется, ты любишь домино больше всех твоих игрушек, сказал однажды отец, увидевши, как я в гостиной раскладывал свои костяные параллелограммы.

   – О, папенька, больше всех!

   – И очень тебе будет жалко, если маменьке твоей вздумается бросить его из окошка и разбить?

   Я посмотрел на отца умоляющим взором и не отвечал ничего.

   – Может статься, ты был очень счастлив, продолжал он, если бы одна из этих добрых волшебниц, о которых ты так много слыхал, вдруг превратила твой ларчик с домино в прекрасную голубую вазу с прекрасным гераниумом, и ты мог бы поставить его на окно маменьки?

   – О, конечно, я был бы очень рад! отвечал я с навернувшейся слезою.