– Может статься, ты был очень счастлив, продолжал он, если бы одна из этих добрых волшебниц, о которых ты так много слыхал, вдруг превратила твой ларчик с домино в прекрасную голубую вазу с прекрасным гераниумом, и ты мог бы поставить его на окно маменьки?

   – О, конечно, я был бы очень рад! отвечал я с навернувшейся слезою.

   – Верю тебе, друг мой, но добрые желания не исправляют дурного дела. Добрые поступки исправляют дурные дела.

   Сказавши это, он затворил дверь и ушел. Не знаю, до какой степени голова моя возмутилась загадкой отца моего, но во весь тот день я не играл в домино. На другое утро, увидев, что я сижу один под деревом в саду, он подошел ко мне, остановился и, спокойным своим взором осмотревши меня, сказал:

   – Дитя мое, я иду гулять до самого города. Хочешь идти со мною? Да кстати, возьми в карман свое домино, я хочу его показать одному человеку.

   Я побежал за ларчиком домой, и мы пошли вместе. С гордостью шел я подле отца по большой дороге.

   – Папенька, сказал я, вспоминая вчерашний разговор, теперь уже нет на земле волшебниц?

   – А на что тебе они?

   – Без волшебницы кто же может превратить мое домино в голубую вазу и в прекрасный гераниум!

   – Друг мой, сказал отец, положив мне на плечо руку, всякий человек, который хочет добра серьезно, не шутя, носит при себе двух волшебниц: одну здесь (он указал мне на сердце), другую тут (и пальцем тронул лоб мой).

   – Папенька, я не понимаю.

   – Подожду, пока поймешь, Пизистрат!

   Мы пришли в город; батюшка остановился в лавке садовника, смотрел разные цветы, и указывая мне на махровый гераниум сказал:

   – Вот этот гераниум еще лучше того, который мать твоя так любила… Какая цена этому гераниуму?

   – Семь шиллингов, отвечал садовник.

   Отец застегнул карман, в котором лежал кошелек. – Сегодня нельзя мне купить его, сказал он, и мы вышли.

   Далее подошли мы к фарфоровому магазину.

   – Есть у вас цветочная ваза, похожая на ту, которую я купил у вас прошлого года? спросил отец у купца. Ах, вот такая же, и цена назначена та же: три шиллинга. Ну, дитя мое, мы купим эту вазу, когда приблизится день рождения твоей матери. До того дня еще несколько месяцев, но мы ждать можем; очень можем, Систи; истина, которая цветет целый год, лучше бедного гераниума, и сдержанное обещание лучше всякого украшения на окнах.

   Я нагнул голову, но скоро поднял ее, и радость, с какою билось сердце, чуть не задушила меня.

   – Я пришел с вами счесться, сказал отец, входя в лавку, где продавались всякие вещи, бумажные, бронзовые, и пр. предметы прихоти. – И пока купец доставал счет свой, – кстати, продолжал отец, сын мой может показать вам прекрасный, привезенный из Франции, ларчик с домино. Покажи свой ларчик, Систи.

   Я достал мое сокровище, и купец стал хвалить его.

   – Не худо знать всегда цену вещи, продолжал отец: случится может надобность продать ее.