|
Правда, акцент у нее берлинский, но все равно она, наверное, из Саксонии". - Который час? - спросил Штирлиц. - Около семи... Штирлиц усмехнулся: "Счастливая девочка... Она может себе позволить это "около семи". Самые счастливые люди на земле те, кто может вольно обращаться с временем, ничуть не опасаясь за последствия... Но говорит она на берлинском, это точно. Даже с примесью мекленбургского диалекта..." Услыхав шум подъезжающего автомобиля, он крикнул; - Девочка, посмотри, кого там принесло? Девушка, заглянув к нему в маленький кабинет, где он сидел в кресле возле камина, сказала: - К вам господин из полиции. Штирлиц поднялся, потянулся с хрустом и пошел в прихожую. Там стоял унтершарфюрер СС с большой корзинкой в руке. - Господин штандартенфюрер, ваш шофер заболел, я привез паек вместо него... - Спасибо, - ответил Штирлиц, - положите в холодильник. Девочка вам поможет. Он не вышел проводить унтершарфюрера, когда тот уходил из дома. Он открыл глаза, только когда в кабинет неслышно вошла девушка и, остановившись.у двери, тихо сказала: - Если герр Штирлиц хочет, я могу оставаться и на ночь. "Девочка впервые увидала столько продуктов, - понял он. - Бедная девочка". Он открыл глаза, снова потянулся и ответил: - Девочка... половину колбасы и сыр можешь взять себе без этого... - Что вы, герр Штирлиц, - ответила она, - я не из-за продуктов... - Ты влюблена в меня, да? Ты от меня без ума? Тебе снятся мои седины, нет? - Седые мужчины мне нравятся больше всего на свете. - Ладно, девочка, к сединам мы еще вернемся. После твоего замужества... Как тебя зовут? - Мари... Я же говорила... Мари. - Да, да, прости меня, Мари. Возьми колбасу и не кокетничай. Сколько тебе лет? - Девятнадцать. - О, совсем уже взрослая девушка. Ты давно из Саксонии? - Давно. С тех пор, как сюда переехали мои родители. - Ну иди. Мари, иди отдыхать. А то я боюсь, не начали бы они бомбить, тебе будет страшно идти, когда бомбят. Когда девушка ушла, Штирлиц закрыл окна тяжелыми светомаскировочными шторами, включил настольную лампу, нагнулся к камину и только тут заметил, что поленца сложены именно так, как он любил: ровным колодцем, и даже береста лежала на голубом грубом блюдце. "Я ей об этом не говорил. Или нет... Сказал. Мимоходом... Девочка умеет запоминать, - думал он, зажигая бересту, - мы все говорим о молодых, как старые учителя, и со стороны это, верно, выглядит очень смешно. А я уже привык думать о себе как о старике: сорок пять лет..." Штирлиц дождался, пока разгорелся огонь в камине, подошел к приемнику и включил его. |
