– Нелепо сталкиваться с Лестером из за двух его глупых сыновей, считающих все свои выходки не больше чем веселой шалостью. Мне это не нравится и вам тоже. Но Саймон и Гай едва ли понимают, что поступают дурно.

– Тогда следует проучить их, – заявил Глостер.

– В другой раз, – попросила Барбара, – но не сейчас, когда созывают парламент. Вы думаете, Гай и Саймон признают то, что они сделали? Что они не обвинят вас и моего отца в том, что вы ищете политической развязки, оговаривая их? И может ли их снисходительный отец не поверить им?

– Гилберту не следует вмешиваться, – уступил Альфред, – но я – твой муж. Если сбегу, я буду выглядеть дураком и трусом!

– Перед кем выглядеть? – огрызнулась Барбара. – Кто об этом узнает, если вы сами не разболтаете? Вы полагаете, что Гай и Саймон станут рассказывать, как они оскорбили меня прямо перед дверью моего отца и убежали, словно напуганные дети, когда он закричал на них? И как ты можешь сделать что то, не вовлекая Гилберта? Разве ты не гость в его доме…

– Правильно, – вставил Глостер. – Ты сама сказала это, Барби: я уже вовлечен, так что не имеет смысла удерживать меня. Я…

Барбара схватилась руками за голову. Альфред привлек ее к себе, спрятав у себя на груди, и поспешно сказал:

– Нет, любимая, нет. Ты совершенно права.

Между тем он подмигнул Глостеру, который неохотно согласился:

– О, очень хорошо. Завтра я пошлю кого нибудь справиться о корабле.

Очевидно, Глостер ждал, что Альфред поговорит с ним о своих намерениях, но тот не стал этого делать. Альфред понимал, что было бы несправедливо заставлять Барбару постоянно опасаться новых конфликтов, но негодовал, что не может проучить двух испорченных спесивых петухов. Более того, его снедало любопытство, чем вызвано то, что немногие откликнулись на вызов Лестера в парламент – плохой погодой или тайными замыслами баронов королевства. Все это предвещало продолжение бедствий, творящихся в Англии.

Все сомнения были разрешены в субботу, двадцать четвертого января, когда посыльный королевского двора доставил ему распоряжение покинуть страну в течение недели. Поскольку он уже решил уехать, то проглотил распоряжение, не сказав никому ни слова. В понедельник Глостер пришел, держа в руке пергамент и улыбаясь до ушей.

– Вы с Барбарой можете оставаться в Англии. Барби запрещено покидать страну.

– Что?! – воскликнул Альфред. – Это невозможно!

Глостер пожал плечами и вручил ему пергамент. Альфред прочитал вслух: «Барбаре, родной дочери нашего возлюбленного графа Норфолка, запрещено выезжать за границу, так как она подверглась бы риску попасть в руки врагов».

– Но в субботу пришло распоряжение, изгоняющее меня как иностранца, находящегося в стране с неизвестными намерениями, – возразил Альфред.

– Изгоняющее тебя? – переспросил Глостер и затем расхохотался. – Эти наглые трусы!

– Какие наглые трусы? О ком ты говоришь?

– Я говорю о Саймоне и Гае. Только у них есть причина, чтобы избавиться от тебя. Должно быть, это они прячутся за всеми этими распоряжениями. Почему ты не сказал мне об этом раньше?

Губы Альфреда гневно сжались.

– Я догадывался, что это могло быть делом их рук. А почему я не сказал тебе, вполне понятно. Было бы глупо заваривать кашу, когда ты уже послал своего человека узнать о корабле для нас. – Он помолчал и мягко добавил: – Но я не уеду из Англии без Барби. Если я не должен…

Глостер глубоко вздохнул, словно гора свалилась у него с плеч.