Когда Козельцов спросил фельдфебеля, чтец замолк, солдаты зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания; фельдфебель, застегиваясь, поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по ногам тех, которым некуда было убрать их, вышел к офицеру.

   -- Здравствуй, брат! Что, это вся наша рота?

   -- Здравия желаем! с приездом, ваше благородие! -- отвечал фельдфебель, весело и дружелюбно глядя на Козельцова. -- Как здоровьем поправились, ваше благородие? Ну и слава Богу! А то мы без вас соскучились.

   Видно сейчас было, что Козельцова любили в роте. В глубине блиндажа послышались голоса: "Старый ротный приехал, что раненый был, Козельцов, Михаил Семеныч", и т. п.; некоторые даже пододвинулись к нему, барабанщик поздоровался.

   -- Здравствуй, Обанчук! -- сказал Козельцов. -- Цел? -- Здорово, ребята! -- сказал он потом, возвышая голос.

   -- Здравия желаем! -- загудело в блиндаже.

   -- Как поживаете, ребята?

   -- Плохо, ваше благородие: одолевает француз, -- так дурно бьет из-за шанцов, да и шабаш, а в поле не выходит.

   -- Авось на мое счастье, Бог даст, и выйдет в поле, ребята! -- сказал Козельцов. -- Уж мне с вами не в первый раз: опять поколотим.

   -- Ради стараться, ваше благородие! -- сказало несколько голосов.

   -- Что же, они точно смелые, их благородие ужасно какие смелые! -- сказал барабанщик не громко, но так, что слышно было, обращаясь к другому солдату, как будто оправдываясь перед ним в словах ротного командира и убеждая его, что в них ничего нет хвастливого и неправдоподобного.

   От солдатиков Козельцов перешел в оборонительную казарму к товарищам-офицерам.

17

   В большой комнате казармы было пропасть народа: морские, артиллерийские и пехотные офицеры. Одни спали, другие разговаривали, сидя на каком-то ящике и лафете крепостной пушки; третьи, составляя самую большую и шумную группу за сводом, сидели на полу, на двух разостланных бурках, пили портер и играли в карты.

   -- А! Козельцов, Козельцов! хорошо, что приехал, молодец!.. Что рана? -- послышалось с разных сторон. И здесь видно было, что его любят и рады его приезду.

   Пожав руки знакомым, Козельцов присоединился к шумной группе, составившейся из нескольких офицеров, игравших в карты. Между ними были тоже его знакомые. Красивый худощавый брюнет, с длинным, сухим носом и большими усами, продолжавшимися от щек, метал банк белыми сухими пальцами, на одном из которых был большой золотой перстень с гербом. Он метал прямо и неаккуратно, видимо чем-то взволнованный и только желая казаться небрежным. Подле него, по правую руку, лежал, облокотившись, седой майор, уже значительно выпивший, и с аффектацией хладнокровия понтировал по полтиннику и тотчас же расплачивался. По левую руку на корточках сидел красный, с потным лицом, офицерик, принужденно улыбался и шутил, когда били его карты; он шевелил беспрестанно одной рукой в пустом кармане шаровар и играл большой маркой, но, очевидно, уже не на чистые, что именно и коробило красивого брюнета. По комнате, держа в руках большую кипу ассигнаций, ходил плешивый, с огромным злым ртом, худой и бледный безусый офицер и все ставил ва-банк наличные деньги и выигрывал.

   Козельцов выпил водки и подсел к играющим.

   -- Понтирните-ка, Михаил Семеныч! -- сказал ему банкомет. -- Денег пропасть, я чай, привезли.

   -- Откуда у меня деньгам быть? Напротив, последние в городе спустил.

   -- Как же! вздули, уж верно, кого-нибудь в Симферополе.

   -- Право, мало, -- сказал Козельцов, но, видимо не желая, чтоб ему верили, расстегнулся и взял в руки старые карты.