|
Дяденко предлагал беспрестанно Володе свои услуги и доказывал ему, что все орудия в Севастополе поставлены не по правилам. Только поручик Черновицкий, с высоко поднятыми бровями, хотя и был учтивее всех и одет в сюртук, довольно чистый, хотя и не новый, но тщательно заплатанный, и выказывал золотую цепочку на атласном жилете, не нравился Володе. Он все расспрашивал его, что делает государь и военный министр, и рассказывал ему с ненатуральным восторгом подвиги храбрости, свершенные в Севастополе, жалел о том, как мало встречаешь патриотизма и какие делаются неблагоразумные распоряжения и т. д., вообще выказывал много знания, ума и благородных чувств; но почему-то все это казалось Володе заученным и неестественным. Главное, он замечал, что прочие офицеры почти не говорили с Черновицким. Юнкер Вланг, которого он разбудил вчера, тоже был тут. Он ничего не говорил, но, скромно сидя в уголку, смеялся, когда было что-нибудь смешное, вспоминал, когда забывали что-нибудь, подавал водку и делал папироски для всех офицеров. Скромные ли, учтивые манеры Володи, который обращался с ним так же, как с офицером, и не помыкал им, как мальчишкой, или приятная наружность пленили Влангу, как называли его солдаты, склоняя почему-то в женском роде его фамилию, только он не спускал своих добрых больших глупых глаз с лица нового офицера, предугадывал и предупреждал все его желания и все время находился в каком-то любовном экстазе, который, разумеется, заметили и подняли на смех офицеры.
Перед обедом сменился штабс-капитан с бастиона и присоединился к их обществу. Штабс-капитан Краут был белокурый красивый бойкий офицер с большими рыжими усами и бакенбардами; он говорил по-русски отлично, но слишком правильно и красиво для русского. В службе и в жизни он был так же, как в языке: он служил прекрасно, был отличный товарищ, самый верный человек по денежным отношениям; но просто как человек, именно оттого, что все это было слишком хорошо, -- чего-то в [нем] недоставало. Как все русские немцы, по странной противоположности с идеальными немецкими немцами, он был практичен в высшей степени. -- Вот он, наш герой является! -- сказал капитан в то время, как Краут, размахивая руками и побрякивая шпорами, весело входил в комнату. -- Чего хотите, Фридрих Крестьяныч: чаю или водки? -- Я уж приказал себе чайку поставить, -- отвечал он, -- а водочки покамест хватить можно для услаждения души. Очень приятно познакомиться; прошу нас любить и жаловать, -- сказал он Володе, который, встав, поклонился ему, -- штабс-капитан Краут. Мне на бастионе фейерверкер сказывал, что вы прибыли еще вчера. -- Очень вам благодарен за вашу постель: я ночевал на ней. -- Покойно ли вам только было? там одна ножка сломана; да все некому починить -- в осадном-то положении, -- ее подкладывать надо. -- Ну что, счастливо отдежурили? -- спросил Дяденко. -- Да ничего, только Скворцову досталось, да лафет один вчера починили. Вдребезги разбили станину. Он встал с места и начал ходить; видно было, что он весь находился под влиянием приятного чувства человека, только что вышедшего из опасности. -- Что, Дмитрий Гаврилыч, -- сказал он, потрясая капитана за коленки, -- как поживаете, батюшка? Что ваше представленье, молчит еще? -- Ничего еще нет. -- Да и не будет ничего, -- заговорил Дяденко, -- я вам доказывал это прежде. -- Отчего же не будет? -- Оттого, что не так написали реляцию. -- Ах вы, спорщик, спорщик, -- сказал Краут, весело улыбаясь, -- настоящий хохол неуступчивый. Ну, вот вам назло же, выйдет вам поручика. -- Нет, не выйдет. -- Вланг, принесите-ка мне мою трубочку да набейте, -- обратился он к юнкеру, который тотчас же охотно побежал за трубкой. |
