-- Попытаться нешто, чем черт не шутит! и комар, бывает, что, знаете, какие штуки делает. Выпить только надо для храбрости.

   И в непродолжительном времени, выпив еще 3 рюмки водки и несколько стаканов портера, он был уже совершенно в духе всего общества, то есть в тумане и забвении действительности, и проигрывал последние 3 рубля.

   На маленьком вспотевшем офицере было написано 150 рублей.

   -- Нет, не везет, -- сказал он, небрежно приготавливая новую карту.

   -- Потрудитесь прислать, -- сказал ему банкомет, на минуту останавливаясь метать и взглядывая на него.

   -- Позвольте завтра прислать, -- отвечал потный офицер, вставая и усиленно перебирая рукой в пустом кармане.

   -- Гм! -- промычал банкомет и, злостно бросая направо, налево, дометал талию. -- Однако этак нельзя, -- сказал он, положив карты, -- я бастую. Этак нельзя, Захар Иваныч, -- прибавил он, -- мы играли на чистые, а не на мелок.

   -- Что ж, разве вы во мне сомневаетесь? Странно, право!

   -- С кого прикажете получить? -- пробормотал майор, сильно опьяневший к этому времени и выигравший что-то рублей 8. -- Я прислал уже больше 20 рублей, а выиграл -- ничего не получаю.

   -- Откуда же и я заплачу, -- сказал банкомет, -- когда на столе денег нет?

   -- Я знать не хочу! -- закричал майор, поднимаясь. -- Я играю с вами, с честными людьми, а не с ними. Потный офицер вдруг разгорячился:

   -- Я говорю, что заплачу завтра; как же вы смеете мне говорить дерзости?

   -- Я говорю, что хочу! Так честные люди не делают, вот что! -- кричал майор.

   -- Полноте, Федор Федорыч! -- заговорили все, удерживая майора. -- Оставьте!

   Но майор, казалось, только и ждал того, чтобы его просили успокоиться, для того чтобы рассвирепеть окончательно. Он вдруг вскочил и, шатаясь, направился к потному офицеру.

   -- Я дерзости говорю? Кто постарше вас, 20 лет своему царю служит, -- дерзости? Ах ты, мальчишка! -- вдруг запищал он, все более и более воодушевляясь звуками своего голоса. -- Подлец!

   Но опустим скорее завесу над этой глубокогрустной сценой. Завтра, нынче же, может быть, каждый из этих людей весело и гордо пойдет навстречу смерти и умрет твердо и спокойно; но одна отрада жизни в тех ужасающих самое холодное воображение условиях отсутствия всего человеческого и безнадежности выхода из них, одна отрада есть забвение, уничтожение сознания. На дне души каждого лежит та благородная искра, которая сделает из него героя; но искра эта устает гореть ярко, -- придет роковая минута, она вспыхнет пламенем и осветит великие дела.

18

   На другой день бомбардирование продолжалось с тою же силою. Часов в 11-ть утра Володя Козельцов сидел в кружке батарейных офицеров и, уже успев немного привыкнуть к ним, всматривался в новые лица, наблюдал, расспрашивал и рассказывал. Скромная, несколько притязательная на ученость беседа артиллерийских офицеров внушала ему уважение и правилась. Стыдливая же, невинная и красивая наружность Володи располагала к нему офицеров. Старший офицер в батарее, капитан, невысокий рыжеватый мужчина с хохолком и гладенькими височками, воспитанный по старым преданиям артиллерии, дамский кавалер и будто бы ученый, расспрашивал Володю о знаниях его в артиллерии, новых изобретениях, ласково подтрунивал над его молодостью и хорошеньким личиком и вообще обращался с ним, как отец с сыном, что очень приятно было Володе. Подпоручик Дяденко, молодой офицер, говоривший на о и хохлацким выговором, в оборванной шинели и с взъерошенными волосами, хотя и говорил весьма громко и беспрестанно ловил случаи о чем-нибудь желчно поспорить и имел резкие движения, все-таки нравился Володе, который под этой грубой внешностью не мог не видеть в нем очень хорошего и чрезвычайно доброго человека.