-- Все-таки пойдемте посмотрим. Капитан нахмурился и сердито крякнул.

   -- Уж я всю ночь там простоял, пришел хоть отдохнуть немного, -- сказал он, -- нельзя ли вам одним сходить? там мой помощник, лейтенант Карц, вам все покажет.

   Капитан уже 6 месяцев командовал этой одной из самых опасных батарей, -- и даже, когда не было блиндажей, не выходя, с начала осады жил на бастионе и между моряками имел репутацию храбрости. Поэтому-то отказ его особенно поразил и удивил Калугина.

   "Вот репутации!" -- подумал он.

   -- Ну, так я пойду один, если вы позволите, -- сказал он несколько насмешливым тоном капитану, который, однако, не обратил на его слова никакого внимания.

   Но Калугин не сообразил того, что он в разные времена всего-навсего провел часов 50 на бастионах, тогда как капитан жил там 6 месяцев. Калугина еще возбуждали тщеславие -- желание блеснуть, надежда на награды, на репутацию и прелесть риска; капитан же уж прошел через все это -- сначала тщеславился, храбрился, рисковал, надеялся на награды и репутацию и даже приобрел их, но теперь уже все эти побудительные средства потеряли для него силу, и он смотрел на дело иначе: исполнял в точности свою обязанность, но, хорошо понимая, как мало ему оставалось случайностей жизни, после шестимесячного пребывания на бастионе уже не рисковал этими случайностями без строгой необходимости, так что молодой лейтенант, с неделю тому назад поступивший на батарею и показывавший теперь ее Калугину, с которым они бесполезно друг перед другом высовывались в амбразуры и вылезали на банкеты, казался в десять раз храбрее капитана.

   Осмотрев батарею и направляясь назад к блиндажу, Калугин наткнулся в темноте на генерала, который с своими ординарцами шел на вышку.

   -- Ротмистр Праскухин! -- сказал генерал. -- Сходите, пожалуйста, в правый ложемент и скажите 2-му батальону М. полка, который там на работе, чтоб он оставил работу, не шумя вышел оттуда и присоединился бы к своему полку, который стоит под горой в резерве. Понимаете? Сами отведите к полку.

   -- Слушаю-с.

   И Праскухин рысью побежал к ложементу.

   Стрельба становилась реже.

10

   -- Это 2-й батальон М. полка? -- спросил Праскухин, прибежав к месту и наткнувшись на солдат, которые в мешках носили землю.

   -- Так точно-с.

   -- Где командир?

   Михайлов, полагая, что спрашивают ротного командира, вылез из своей ямочки и, принимая Праскухина за начальника, держа руку у козырька, подошел к нему.

   -- Генерал приказал... вам... извольте идти... поскорей... и главное потише... назад, не назад, а к резерву, -- говорил Праскухин, искоса поглядывая по направлению огней неприятеля.

   Узнав Праскухина, опустив руку и разобрав, в чем дело, Михайлов передал приказанье, и батальон весело зашевелился, забрал ружья, надел шинели и двинулся.

   Кто не испытал, тот не может вообразить себе того наслаждения, которое ощущает человек, уходя после трех часов бомбардированья из такого опасного места, как ложементы. Михайлов, в эти три часа уже несколько раз считавший свой конец неизбежным и несколько раз успевший перецеловать все образа, которые были на нем, под конец успокоился немного, под влиянием того убеждения, что его непременно убьют и что он уже не принадлежит этому миру. Несмотря ни на что, однако, ему большого труда стоило удержать свои ноги, чтобы они не бежали, когда он перед ротой, рядом с Праскухиным, вышел из ложементов.

   -- До свиданья, -- сказал ему майор, командир другого батальона, который оставался в ложементах и с которым они вместе закусывали мыльным сыром, сидя в ямочке около бруствера, -- счастливого пути!

   -- И вам желаю счастливо отстоять; теперь, кажется, затихло.