-- Как же мне говорили, что отбили, -- с досадой сказал Гальцин.

   В это время поручик Непшитшетский в темноте, по белой фуражке, узнав князя Гальцина и желая воспользоваться случаем, чтобы поговорить с таким важным человеком, подошел к нему.

   -- Не изволите ли знать, что это такое было? -- спросил он учтиво, дотрогиваясь рукою до козырька.

   -- Я сам расспрашиваю, -- сказал князь Гальцин и снова обратился к солдату с двумя ружьями, -- может быть, после тебя отбили? Ты давно оттуда?

   -- Сейчас, ваше благородие! -- отвечал солдат. -- Вряд ли, должно, за ним траншея осталась, -- совсем одолел.

   -- Ну, как вам не стыдно -- отдали траншею. Это ужасно! -- сказал Гальцин, огорченный этим равнодушием. -- Как вам не стыдно! -- повторил он, отворачиваясь от солдата.

   -- О! это ужасный народ! Вы их не изволите знать, -- подхватил поручик Непшитшетский, -- я вам скажу, от этих людей ни гордости, ни патриотизма, ни чувства лучше не спрашивайте. Вы вот посмотрите, эти толпы идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё асистенты, только бы уйти с дела. Подлый народ! Срам так поступать, ребята, срам! Отдать нашу траншею! -- добавил он, обращаясь к солдатам.

   -- Что ж, когда сила! -- проворчал солдат.

   -- И! ваши благородия, -- заговорил в это время солдат с носилок, поравнявшихся с ними, -- как же не отдать, когда перебил всех почитай? Кабы наша сила была, ни в жисть бы не отдали. А то что сделаешь? Я одного заколол, а тут меня как ударит... О-ох, легче, братцы, ровнее, братцы, ровней иди... о-о-о! -- застонал раненый.

   -- А в самом деле, кажется, много лишнего народа идет, -- сказал Гальцин, останавливая опять того же высокого солдата с двумя ружьями. -- Ты зачем идешь? Эй ты, остановись!

   Солдат остановился и левой рукой снял шапку.

   -- Куда ты идешь и зачем? -- закричал он на него строго. -- Него...

   Но в это время, совсем вплоть подойдя к солдату, он наметил, что правая рука его была за обшлагом и в крови выше локтя.

   -- Ранен, ваше благородие!

   -- Чем ранен?

   -- Сюда-то, должно, пулей, -- сказал солдат, указывая на руку, -- а уж здесь не могу знать, чем голову-то прошибло, -- и, нагнув ее, показал окровавленные и слипшиеся волоса на затылке.

   -- А ружье другое чье?

   -- Стуцер французской, ваше благородие, отнял; да я бы не пошел, кабы не евтого солдатика проводить, а то упадет неравно, -- прибавил он, указывая на солдата, который шел немного впереди, опираясь на ружье и с трудом таща и передвигая левую ногу.

   -- А ты где идешь, мерзавец! -- крикнул поручик Непшитшетский на другого солдата, который попался ему навстречу, желая своим рвением прислужиться важному князю. Солдат тоже был ранен.

   Князю Гальцину вдруг ужасно стыдно стало за поручика Непшитшетского и еще больше за себя. Он почувствовал, что краснеет -- что редко с ним случалось, -- отвернулся от поручика и, уже больше не расспрашивая раненых и не наблюдая за ними, пошел на перевязочный пункт.

   С трудом пробившись на крыльце между пешком шедшими ранеными и носильщиками, входившими с ранеными и выходившими с мертвыми, Гальцин вошел в первую комнату, взглянул и тотчас же невольно повернулся назад и выбежал на улицу. Это было слишком ужасно!

8

   Большая, высокая темная зала -- освещенная только 4 или 5-ю свечами, с которыми доктора подходили осматривать раненых, -- была буквально полна. Носильщики беспрестанно вносили раненых, складывали их один подле другого на пол, на котором уже было так тесно, что несчастные толкались и мокли в крови друг друга, и шли за новыми.