Но сейчас Миколе Кмитичу было не до красот… За этим осенним очарованием где-то притаился враг, следил, принюхивался, целился из лука узким глазом калмыка, наводил мушкет злым прищуром казака… Обоз тихо пробирался по сырой влажной земле, сам же Микола вздрагивал от каждого громкого шороха.

Вдруг ярко-желтая листва на верхушках кленов дрогнула и раздалась барабанная дробь… Микола резко обернулся, выхватывая из-за ремня пистолет, готовый выстрелить.

— Пустое! Это дятел! — усмехнулся Загурский, неунывающий могилевчанин. Он, как и Жиркович, был облачен в кожаный короткий камзол, плотно сидящий по телу…

— Дятел? — Микола словно не поверил…

Удары дятла, впрочем, смолкли. И вот он, пестрый, черно-белый с красным пятном на голове, вылетел на край леса у дороги, сел на полусухую осину, покосился на людей и, взмахнув своими пестрыми крыльями, перелетел дорогу прямо над треуголками Кмитича и Загурского, исчезая в желтой листве. Наверное, эта птица еще ни разу не видела таких чудных вооруженных людей на конях и в повозках…

— Тьфу! — сплюнул Кмитич, пряча пистолет. — Мы тут нервно больными все вскоре станем…

И они медленно и осторожно шли все дальше и дальше. Кмитич то и дело оборачивался то на грустно поскрипывающий старый дуб, то на стайки опят, уткнувшихся ножками в мох трухлявого пня.

— Их тут очень много, все они так и хотят попасть в корзинку! — улыбнулась высокая и статная женщина Гертруда, заметив, как Микола смотрит на грибы. Это была та самая смелая курянка, жена капитана Роберта Петре, что стреляла из мушкета рядом с Миколой в веске Лесная, отражая атаку семеновцев. Говорила она по-русски на литвинском диалекте весьма хорошо, с легким акцентом, напоминающим Миколе о Марте Василевской… Гертруда, красивая и чернобровая, лет тридцати или тридцати пяти, с решительным ясноглазым лицом, похоже, среди офицерских жен пользовалась большим авторитетом, являясь кем-то вроде женского командира. Ей подчинялась даже гордая и своенравная «северная валькирия» Анне, пусть женщины часто и спорили на своем непонятном куршском языке. Гертруда от имени всех женщин подходила к Миколе Кмитичу и что-нибудь или предлагала, или советовала. И оршанский полковник слушался ее, находя советы Гертруды весьма полезными… «Мой адъютант», — шутя думал про нее Микола. Адъютантом же самой Гертруды, похоже, была все же Анне… В отличие от Гертруды, державшейся в голове колонны, Анне ехала в арьергардной группе Ивановского.

— Не баба, а огонь! — как-то сказал про нее Александр Ивановский, любуясь этой боевой курянкой. — Интересно, как муж справляется с такой?

— Ее мужа, говорят, убили под Лесной, — отвечал Микола, и Ивановский по-православному крестился, бормоча молитву…

— Любите грибы, пани Гертруда? — улыбнулся Микола, поворачиваясь к женщине.

— Раньше не любила. У нас грибы не принято собирать, хотя кое-кто собирает. Наши местные старики говорят, мол, это пища для ведьмаков и прорицателей, чтобы духи предков вызывать. Но с тех пор, как началась война, увеличилась контрибуция и еды стало меньше, мы тоже собираем грибы.

Гертруда соскочила с повозки, подбежала к пню, присела на корточки и рукой зачерпнула все опята в расшитый пестрыми лоскутами передник.

— Сварю суп на стоянке. Приходите отведать, пан Миколай! — улыбнулась женщина, возвращаясь к повозке.

— Будет время — обязательно! — поклонился ей Микола, приподняв двумя пальцами треуголку в знак благодарности за приглашение… Гертруда ему нравилась. Даже больше, чем всеобщая любимица Анне. Глядя на Гертруду и слушая ее акцент, Микола вспоминал Марту. Марта… «Удивительна все же судьба этой девушки! — не без удивления все еще рассуждал Микола, вспоминая письмо от Марты.