– «Страшилки» не для слабонервных, – буркнул Хорхе из‑под стола.

– Я никогда их не любил, – заявил Фалькон.

– Я тоже, – подхватил Хорхе. – Не переношу этой… этой…

– Чего? – спросил Фалькон, удивляясь своему неожиданному интересу.

– Не знаю… зловещей обыденности, что ли.

– Нас всех нужно время от времени пугать, чтобы мы не закисли, – сказал Фалькон, опуская взгляд на свой красный галстук, на который со лба скатилось несколько капель пота.

Раздался глухой удар – это Хорхе треснулся головой о столешницу.

– Joder!  Знаете, что это такое? – воскликнул Хорхе и, пятясь задом, вылез из‑под стола. – Это кончик языка Рауля Хименеса.

Трое мужчин молча уставились на неожиданную находку.

– Положите его в пакет, – распорядился Фалькон.

– Мы не найдем здесь никаких отпечатков, – объявил Фелипе. – Коробки от видеокассет, телевизор, видео и пульт чисты как стеклышко. Этот парень все здорово продумал.

– Парень? – спросил Фалькон. – Об этом еще не было речи.

Фелипе нацепил на нос специальные очки с увеличительными стеклами и занялся изучением ковра.

Фалькон поражался выдержке двух криминалистов. Он был уверен, что им за все время их службы не приходилось видеть ничего более чудовищного. И нате‑ка, полюбуйтесь… Он вынул из кармана идеально отутюженный и аккуратно сложенный носовой платок и промокнул им лоб. Нет, Фелипе и Хорхе были в полном порядке. В отличие от него. Они действовали так, как обычно действовал он сам  и как он учил действовать всех, причастных к расследованию убийства. Спокойно. Рассудительно. Хладнокровно. «Работа следователя, – услышал он собственный голос в аудитории академии, – требует отключения эмоций».

Так чем же пронял его Рауль Хименес? Почему он взмок как мышь в это холодное ясное апрельское утро? Фалькон знал, как его за глаза называют в Главном полицейском управлении на улице Бласа Инфанте. El Legarto.  Ящерица. Он льстил себя мыслью, что заслужил это прозвище своей невозмутимостью, непроницаемостью черт, манерой пристально смотреть на собеседника. Но Инес, с которой он недавно развелся, рассеяла его заблуждение. «Ты холодный, Хавьер Фалькон. Холодная рыба. У тебя нет сердца». Но что же тогда так сильно бухает у меня в груди? Он ткнул себя в лацкан большим пальцем и, очнувшись, обнаружил, что стоит со стиснутыми зубами, а Фелипе таращится на него снизу, как рыба‑телескоп.

– Я нашел волос, старший инспектор, – сказал он. – Тридцать сантиметров.

– Какого цвета?

– Черный.

Фалькон подошел к письменному столу и посмотрел на фотографию семьи Хименес. Консуэло Хименес стояла в длинной до пола шубе, ее белокурые волосы были взбиты в некое подобие воздушного торта. Трое ее сыновей деланно улыбались в камеру.

– Кладите в пакет, – сказал Фалькон и попросил позвать судмедэксперта.

Рауль Хименес со своим лошадиным оскалом и обвисшими щеками смотрелся папашей собственной жены и дедом мальчишек. Поздний брак. Деньги. Связи. Фалькон еще раз взглянул на ослепительно улыбавшуюся Консуэло Хименес.

– Отличный ковер, – произнес Фелипе. – Шелковый. Тысяча нитей на сантиметр. Ворс такой плотный, что внутрь даже пылинки не просачиваются.

– Как по‑вашему, сколько весит Рауль Хименес? – спросил Фалькон судмедэксперта.

– Теперь килограммов семьдесят пять–восемьдесят, но, судя по провислостям кожи на груди и животе, прежде в нем было под сто.