Между сосен маячила вышка – дальше начинались тропинки. Кардинал пошел по той, что вела к вершине ближайшего уступа. Чтобы не заела мошкара, приходилось двигаться быстро и постоянно отмахиваться. Примерно через три сотни ярдов лесом тропинка вышла к небольшому искусственному пруду. Кардинал сошел с тропинки и стал подниматься напрямик. Воздух был густо напоен запахом сосны, сырой глины и листьев. Мелкий дождик не достигал лесной подстилки, а стоял в воздухе липким туманом.

Самое страшное в мошкаре, думал Кардинал, – это ее поистине дьявольское свойство: беззвучие. Мошка не жужжит, как пчела, не гудит, как овод, не издает даже тоненького комариного писка; никак не предупреждает о своем прилете, почему и невозможно ее вовремя хлопнуть. Кардинал почувствовал укус в лодыжку – боль такую острую, словно в тебя вонзили раскаленную иголку, – и наклонился, чтобы заправить брючины в носки. Единственное, за что следует быть благодарным мошкаре, – она не кусает сквозь материю. Пока он стоял наклонившись, еще одна тварь вцепилась ему в шею, резанув ее, словно ножом. Он прихлопнул ее, и на ладони остался кровавый след.

Через десять минут, пыхтя, отдуваясь и давая себе в который раз обещание уделять больше времени занятиям в спортивном зале Управления, Кардинал добрался до россыпи камней на вершине. К югу тускло поблескивала гладь озера Ниписсинг, очертаниями своими напоминавшая грубо вырезанную из дерева палитру художника, а в западной стороне теперь вырисовывался Бофорт‑Хилл. Старая пожарная каланча высилась почти у самой вершины; от водонапорной станции к ней вела извилистая и узкая грунтовая дорога. Отсюда и делал снимок доктор Пейли.

Возможно, и Рыжик стояла на этом месте. Кардинал глядел по сторонам, махая руками так рьяно, словно дирижировал оркестром. Всюду были следы человеческого присутствия – ржавая банка из‑под «Спрайта», обертка леденцовой упаковки, пепелище костра. По всей видимости, студенты часто располагались здесь, только, конечно, уж не в сезон мошкары.

Спрыгнув с камней на вершине холма, он быстро, как только мог, продрался сквозь заросли, заворачивая к западу; дороги здесь проложено не было, но скалистые уступы образовывали естественный проход, по обеим сторонам которого был непролазный кустарник. Он все шел и шел, не очень понимая, чего, собственно, ищет. Лодыжки и шею свербило от укусов.

Никто в здравом уме не стал бы здесь бродить. Как могло занести сюда такую девушку, как Рыжик? Правда, если она приезжая с севера, то могла ничего не знать о мошкаре.

Кардинал продолжал свой путь между зарослями, одолеваемый теперь целым полчищем мошек, метивших в его уши. Наконец он выбрался на тропу, шедшую по берегу Нишинейб‑Крик. Зима эта выдалась снежная, с метелями даже в марте и снегопадами чуть ли не до конца апреля, и ручей, который обычным летом можно было преодолеть чуть ли не в один прыжок, теперь скопил по берегам целые горы мусора.

Кардинал торопливо шел по тропинке к озеру, которое, как он знал, должно было открыться за следующим кряжем. «Остров» (а строго говоря, лишь нагромождение камней), возле которого они договорились с Делорм встретиться, был неподалеку. Послышался негромкий шипящий звук, который все нарастал, пока не стал похож на треск радиопомех. Водопад. Он и позабыл совсем о Нишинейбских водопадах. Кардинал остановился.

Обычно Нишинейб‑Крик был слишком хил, чтобы образовывать водопады. Озерцо питалось течением воды не более напористым, чем в водостоке, и, разливаясь не сильно, напоминало корыто, наполняемое дождевой водой. Но теперь обильные снега, стаяв, превратили его в настоящий поток, несший бурные воды по камням, чтобы затем, рухнув с высоты зеркальной стеной, образовать за нею нечто вроде впадины или пещеры.