Желание погрузиться в бархатные кресла зрительного зала и слушать Свою оперу, Свой любимый спектакль, Своих любимых певцов. Желание кутаться в шубу или плащ, натягивать постылые сапоги и чертыхаться на мокрый снег, разъезжающийся под ногами на Своей улице, в Своем городе. Желание испить глазами прелесть мокрых московских площадей с отраженной в них музыкой ночных огней. Просто почувствовать себя снова своей среди своих. Не быть залетной птицей на чьем-то насесте, в чужом пиру - непонятой и косноязычной. UCLA? Жалко, конечно. Даже очень. Но если апеллировать к сердцу... да Бог с ним, с UCLA! Ее дочь жертвует большим...
- Когда? - спросила она тихо.
- Еще вчера, - повторила за Ингой Вика.
Снова наступила тишина. Но на этот раз все молчали как-то иначе. Молчали, как заговорщики, объединенные единой затеей, ищущие поддержки и одобрения в глазах друг друга. Одна только Вика была абсолютно спокойна. Как показалось Лане, даже печально- или равнодушно-спокойна. А может она не хотела оказывать на них давление? Пытаясь подавить зевок, Вика выбралась из кресла и почти виновато сказала:
- Налетела я на вас, как метеор. Sorry. Знаю, что такие решения с бухты барахты не принимаются. Столько у каждого из нас тут ниточек протянулось - скрытых и видимых. Иные обрывать болезненно будет. Поэтому не торопитесь. Пусть каждый сам для себя решение примет, а потом уже окончательно все обсудим. Не обидитесь, если я пойду лягу? Ужасно спать хочется.
Вика ушла в кабинет. А взбудораженные ее внезапным предложением родители, Инга и Давид просидели до глубокой ночи, обсуждая все “за” и “против”, вспоминая все хорошее и плохое, что случилось с ними за годы пребывания в Америке. А ведь это совсем не маленький отрезок жизни. И на страну, принявшую и обогревшую их, жаловаться не приходилось. Она предоставляла всем и каждому одинаковые возможности. (Забавно, в самом слове “возможности” заключен принцип “можешь - возьми”) Даже сделала их равноправными гражданами. И если им не пришлись по душе правила, по которым она живет, так это, видимо, просто дело привычки. Каждый волен иметь свои предпочтения, свой набор ценностей. Америка не звала их - они пришли сами. А теперь не станет и удерживать. Низкий поклон ей за гостеприимство и радушие.
Много было разговоров о новой России, которую они, по сути, совсем не знали. Давид даже высказал опасение, не обернется ли для них возврат на Родину еще одной “иммиграцией” - со своим периодом адаптации и привыкания.
Лана ходила кругами вокруг кабинета. Ей было совершенно необходимо поговорить с глазу на глаз с Викой, но та, как нарочно, отправилась рано спать. С ее дочерью явно что-то происходило. Помня их последний откровенный разговор, Лана почти была уверена, что у Вики бурный роман. Но тогда почему же, почему она бежит из Америки?
Наутро, так и оставив потребность матери в общении с ней неудовлетворенной, Вика сразу после завтрака уехала, сказав, что будет держать с ними связь по телефону. Но прежде чем покинуть город, ей нужно было еще нанести один визит.
Она легко нашла дом и квартиру Ника. На этот раз никто не подглядывал за ней из коридора, когда она стучалась в квартиру с табличкой “213”. Ей открыла Дороти. Наверное, перед тем как подойти к двери она улыбалась. Но при виде Вики улыбка мгновенно угасла, уступив место напряжению и тревоге.
- Зачем ты сюда пришла? Ведь ты обещала... - шипящим шепотом упрекнула она, испытывая непреодолимое желание захлопнуть на непрошенную гостью дверь.
- Я уезжаю. Насовсем. И пришла попрощаться.
Вика обратила внимание, что с лица Дороти исчезла вульгарная косметика, а волосы, обычно всклокоченные, были аккуратно причесаны. Смерив бывшую одноклассницу недоверчиво-колючим взглядом, она нехотя посторонилась:
- Проходи. |