– С убийцами не договариваются, – сказал я.

– Бросьте, – иронично проговорил Яковлев. – Это была самооборона. А вы сами разве на стали сейчас убийцей, только действующим чужими руками?

– Я имею в виду другие убийства. Случившиеся раньше.

– Много чего случилось раньше, но неужели необходимо все помнить?

– Иногда это просто невозможно забыть, – сказал я.

– Сантименты, – неодобрительно произнес Яковлев. – Эмоции. Давайте обойдемся без них. Давайте сюда леоновские картриджи, и мы разойдемся подобру‑поздорову.

– Я не взял их с собой, – ответил я, чувствуя легкую дрожь в икрах. Не слишком приятно стоять под прицелом трех пистолетов. – Они слишком дороги мне, чтобы таскать их в карманах…

– То есть вы сознательно шли на силовое решение, – сделал вывод Яковлев. – Тянули время, вводили меня в заблуждение… Это нехорошо, Константин Сергеевич. Слово «нехорошо», очевидно, являлось условным сигналом, потому что стоявший до того момента у джипа второй переместился чуть вправо, чтобы Яковлев не находился на линии огня между ним и Горским.

Семенов, в свою очередь, держал на прицеле меня.

– Я бы предпочел решить все миром, – сказал Яковлев, и это звучало как насмешка. – Мне действительно жаль, что все так вышло с этим мальчиком, сыном Леонова. Я не хотел лишней болтовни, вот и все.

– А лучший способ заткнуть рот – смерть, да? Женщины, дети – не имеет значения…

– Да перестаньте вы… – сказал Яковлев, а потом вдруг резко повалился на спину, оглянувшись на раздавшийся резкий звук. Звук чертовски напоминал пистолетный выстрел. Да он и был пистолетным выстрелом.

34

Сначала пистолетный выстрел, потом истошный визг, потом еще один выстрел, еще один, еще один. Режущий уши, словно бритвой, безумный визг.

Милка вывалилась из джипа, именно вывалилась, сползла на землю, видимо, с заднего сиденья, где она пряталась до сих пор. Сначала она выстрелила в спину второму, а потом уже начала вопить – то ли от страха за свою обкуренную жизнь, то ли испугавшись того, что делали ее руки.

Второй качнулся, упал на капот джипа, инстинктивно нажал на спуск, пустив пулю в землю, а потом рухнул вниз. Милка продолжала визжать, уже стоя на коленях и уродуя все новыми выстрелами умирающее тело второго. Конец этому безумию положил Яковлев – он, по прежнему не вставая, выстрелил в нее, и вокруг затылка женщины взметнулось красное облачко. Милка медленно повалилась на спину.

Это был последний выстрел, который сумел сделать Яковлев – подскочивший Горский ударил его ногой в предплечье, и пистолет выпал из руки Николая Николаевича. На всякий случай Горский еще и пнул Яковлева в бок. Тот коротко вскрикнул, стиснул зубы и процедил:

– Хватит, у меня бедро раздроблено. Я уже больше не смогу ничего сделать.

– Это уж точно! – торжествующе воскликнул Горский и снова ударил Николая Николаевича по ребрам. Он походил на разошедшегося футболиста, который продолжает раз за разом посылать мяч в ворота, хотя свисток уже прозвучал и гол засчитан.

Семенов, оставшийся в одиночестве, растерянно смотрел на меня, и пистолет в его руке едва заметно подрагивал.

– Положи оружие на землю, – медленно сказал я. – Положи, и на этом закончим.

– Нет, – повернулся ко мне Горский. – Нельзя его упускать. Никак нельзя.

– Пусть катится отсюда, – упрямо повторил я.