— Вот и иди к министрам, — сказал Кеша. — Их покупай на свои деньги.

Мужчина, видно, наконец, понял, что развязно лежащий человек и есть тот самый! Он тяжело, едва ставя ноги, задыхаясь, подошёл к тахте.

— Значит, это ты и есть. Да как же тебе не стыдно? Ты годен мне в сыны! Издеваешься? Пользуешься болезнью человека? Врач тоже мне… Врач должен лечить. Врач должен лечить всех больных. Правильно я с тобой… да тебя отсюда попрут в два счёта! Да я… — Кеша встаёт, не мигая, смотрит на мужчину. И мужчина оседает, втягивает голову в плечи, становится ещё меньше ростом, начинает лепетать: — Да если бы не нужда, разве бы я… — Он замолкает, кружится по ковру, задевает за стол с вышитыми медведями, буквально падает без сил на тахту.

— Я узнал тебя по голосу. Я узнаю тебя из миллиона. Пришёл просить помощи? Нет, ты не отворачивайся от меня, ты смотри мне в глаза. Это ты можешь: в порошок, своей властью… она у тебя большая. Ты издевался над теми, которые послабже тебя, которые под твоей властью! — говорит вроде спокойно Кеша. — Министры не заставляли тебя ждать, хоть ты и был ниже министров, а ты заставляешь людей ждать. Ты и не думал никогда о том, каково тем, которые ждут тебя в прихожей по пять часов, как они терпят. А для себя самого не оказалось терпения. Стереть в порошок ты можешь, а ты смоги кого-нибудь спасти от смерти, хотя бы самого себя, а? Чего пыхтишь? Всю кровь себе испортил злобой и своей властью. Теперь у меня она, власть, не у тебя. Убирайся отсюда. Не будет тебе спасения, подыхай.

Кеша взглядом приподнял человека, повёл в переднюю. Мужчина, заплетаясь, пошёл. Шёл, повернувшись к Кеше, лепетал:

— Сними проклятие, всё, что хочешь, сделаю для тебя. Охраню от всего мира, слышишь? Спаси. Сними проклятие. Мне только пятьдесят исполнилось.

Кеша распахнул перед ним дверь.

— Кеша! — закричала Нина, когда щёлкнул замок двери.

Она не помнила, как выбежала в коридор, как схватила Кешу за руку, потянула к себе.

— Кеша! — Она коснулась губами его щеки, отстранилась, испуганная своим движением, бесстрашно уставилась в его равнодушные глаза. — Я умоляю вас, Иннокентий Михайлович, вы такой хороший! Вы спасли мальчика от паралича, вы ноги вылечили женщине, вы каждому помогаете. Вы — большой, вы — громадный, зачем же сейчас… так мелко? Я ничего не понимаю, но я прошу вас, я вас умоляю, пойдите к нему, снимите с него проклятие.

Кеша минуту ошалело смотрел на неё, потом скривился в усмешке.

— Что с тобой случилось, тихоня? — отвернулся и пошёл в комнату. Нина кинулась за ним, взяла его за плечи, не отпускала. Он стряхнул её руки. — Дура! Ты знаешь, за кого просишь? Кого пожалела?

— Знаю. — Вот что значит приобщение к Вечности: холодное непроницаемое лицо, спокойствие и равнодушие! Она преодолела страх. — Я всё знаю. Сегодня приходила его мать. По его вине погибла девочка. Мать говорила, он умирает. Это Воробьёв. Ведь так? Послушайте, дело не только в том, что вы лечите, дело в том, что вы добрый. Вы ту девочку хотели вылечить. Вы из-за неё страдали, мучились.

— Я — добрый?! — Кеша присел в смехе.

— Вы из-за неё стали такой. Вы просто отвыкли показывать доброту. Ваш полковник, Воробьёв, весь город… вас травили. Раньше вы были другой, я знаю, я всё в вас чувствую. Послушайте, если бы вы знали, какая исходит от вас справедливость.