|
А легкое, помойно-воздушное квази-слабоумие Лидочки облегчало ему времяпровождение между соитиями. Не раз он трепал ее блаженно-хихикающее личико и смотрел ей в глаза - по обычаю с разинутым ртом. Но даже не смеялся при этом. А Лидочка цеплялась за его могучую фигуру изощренно-грязными, тонкими ручками. Эти ручки были так грязны, что, казалось, бесконечно копались в ее гениталиях. - Без грязи они не могут, - ласково говорил обычно дед Коля, шевеля ушами. Оглоушивающая, дикая сексуальность Паши тоже пришлась по вкусу Лидочке. Нередко, сидя с мутными глазами за общим обеденным столом, она то и дело дергала Павла за член. Часто тянула Пашу - по своей вечной, блаженной привычке - идти совокупляться около какой-нибудь помойки. И Павел даже не замечал, где он совокупляется. Но спустя год обнаружилось, что Паша все же очень и очень труден, тяжел, даже для такой дамы, как Лидинька. Первое, мутное, ерундовое подозрение возникло однажды на прогулке около пруда, где играло много детей; Павел стал как-то нехорош, глаза его налились кровию и он очень беспокойно глядел на прыгающих малышей, точно желая их утопить. Еще раньше Лидинька чуть удивлялась тому, что Паша дико выл, как зверь, которого режут, во время соития; а потом долго катался по полу или по траве, кусая от сладострастия себе руки, словно это были у него не руки, а два огромных члена. И все время ни на что не обращал внимания, кроме своего наслаждения. Конечно, она не могла связать в своем уме этот факт и отношение Павла к детям, но когда Лидинька - года четыре назад - впервые стала брюхата, все начало обнаруживаться, словно тень от отвислой Пашиной челюсти надвигалась на мир. Сначала Паша смотрел на ее брюхо с нервно-немым удивлением. - Откуда это у тебя, Лида?! - осторожно спрашивал он. И когда Лида отвечала, что от него, вздрагивал всем своим крупным, увесистым телом. Спал он с ней по-прежнему ошалело, без глаз. Но иногда, резко, сквозь зубы, говорил: "вспороть твое брюхо надо, вспороть!". По мере того как оно росло, усиливалось и Пашино беспокойство. Он норовил лишний раз толконуть Лидиньку; один раз вылил на ее брюхо горячий суп. На девятом месяце Паша, дыхнув ей в лицо, сказал: - Если родишь - прирежу щенка... Прирежу. Родила Лидонька чуть не во время, дома, за обеденным столом. Паша, как ошпаренный, вскочил со стула и рванулся было схватить дите за ноги. - В толчок его, в толчок! - заорал он. (Волосы у него почему-то свисали на лоб.) Дед Коля бросился на Пашу, испугав его своим страшным видом. Дед почему-то решил, что ребенок - это он сам, и что это он сам так ловко выпрыгнул из Лидоньки; поэтому дед ретиво кинулся себя защищать. Кое-как ему удалось вытолкать было растерявшегося Пашу за дверь. |
