|
Кое-как ему удалось вытолкать было растерявшегося Пашу за дверь. Но присутствие младенца - его истошного писка - ввело Павла в собачью ярость и он стал ломиться в дверь, завывая: "Утоплю, утоплю!". А разгадка была такова. Паша - раньше, до Лидоньки, у него тоже были неприятности по этому поводу - до смури ненавидел детей, потому что признавал во всем мире только огромное, как слоновые уши, закрывшие землю, свое голое сладострастие. А все побочные, посреднические, вторичные элементы - смущали и мутили его ум. Не то чтобы они - в том числе и дети - ему мешали. Нет, причина была не практическая. Дети просто смущали его ум своей оторванностью от голого наслаждения, и заливали его разум, как грязная река заливает чистое озеро, всякой мутью, досками, грязью, и барахлом... - Почему от моего удовольствия дети рождаются? - часто думал Красноруков, метаясь по полю. - Зачем тут дети?.. Как только Павел видел детей, он сопоставлял их со своим сладострастием и впадал в слепую, инстинктивную ярость от этого несоответствия. Подсознательно он хотел заполнить своим сладострастием весь мир, все пространство вокруг себя, и его сладострастие как бы выталкивало детей из этого мира; если бы он ощущал своих детей реально, как себя, то есть допустим детишки были бы как некие для виду отделившиеся, прыгающие и распевающие песенки его собственные капельки спермы, вернее кончики члена, которые он мог ощущать и смаковать так, как будто они находились в его теле - тогда Красноруков ничего не имел бы против этих созданьиц; но дети были самостоятельные существа, и Красноруков всегда хотел утопить их из мести за то, что его наслаждение не оставалось только при нем, а из него получались нелепые, вызывающие, оторванные от его стонов и визга последствия: человеческие существа. Для Павла ничего не существовало в мире, кроме собственного вопля сексуального самоутверждения, и он не мог понять смысл того, что от его диких сладострастных ощущений, принадлежащих только ему, должны рождаться дети. Это казалось ему серьезным, враждебным вызывом. Он готов был днем и ночью гоняться с ножом за детьми - этими тенями его наслаждения, этими ничто от сладострастия... Все это, в иных формах и словах, прочно легло в сознание Павла... Дите удалось тогда припрятать; дед Коля метался с ним по кустам, залезал на крышу, прятал дите даже в ночной горшок. Отсутствующая девочка Мила - и та принимала в этом участие. Только Петенька по-прежнему скребся в своем углу. Но Паша не сдавался, серьезный, с развороченной челюстью, он скакал по дому с огромным ножом на груди. Потом сбежал куда-то в лес... История эта, правда, разрешилась стороной; дите само умерло на восьмом дню жизни. Полупьяный врач определил - от сердца. К счастью Лидонька была проста относительно таких исчезновений; детишек она скорей рассматривала как милую прибавку к совокуплению; поэтому она хоть и поплакала, но не настолько, чтобы забыть о соитии. |
