О том и говорю варвару. Еще я говорю ему (тайн на дне пропасти нет), что никто не может поднять наверх несметные сокровища, разбросанные по донным лесам и травам, подобно росе после теплой ночи. Останки тех, кто пытались, среди колючек белеют. И еще, говорю я ему, многие смотрят, но не видят. Я тоже слепцом сюда пришел, не в том, конечно смысле, что бельма у меня на глазах были, а смотрел, но не видел.

– И что же ты такое узрел, белобрысый, чего я рассмотреть не могу? — интересуется варвар с ухмылкой.

Пусть себе ухмыляется. Хорошо смеется, кто смеется последним. А я надеюсь еще поскалить зубы за верхней кромкой Провала.

– Да ничего особенного, — спокойно отвечаю ему, — вижу я примерно то же самое, что и ты. Деревья, травы гигантские, камешки разноцветные вперемешку с костями. Только вот камешки те мне несколько по-иному представляются: темно-синие, к примеру, — тоска смертельная, желто-коричневые — тревога, что душу, словно дикий зверь гложет, красные — просто ужас…

– Что же в них такого страшного?

– Чтоб тебе понятней стало, расскажу одну историю. Жил-поживал князь бритунский по имени Увлехт. Ты, должно быть, знаешь, что король наш слаб, власти почти не имеет, и вассалы только и делают вид, что ему подчиняются, а живут обособленно, и всякий в своих землях царь, бог и судья поданным. Так вот, Увлехт этот тоже себя властителем знатным мнил. И прознал он как-то, что бродит по его вотчине некий выродок белобрысый, именуемый Ходоком или Альбиносом. И не только бродит, но и спускается в Провал, на дне которого лежит щит Агибалла и куда иным смертным путь заказан. Не ради праздного любопытства спускается, а корысть имея. И таскает сей Альбинос со дна пропасти разные диковинки…

– Ты же врал, что никто не может сокровища наверх поднять! — перебил меня киммериец, очень довольный, что во лжи уличил.

– Ну, это как поднимать, — говорю. — Те, кто здесь вечный покой нашли, мешками драгоценности с собой тащили, да надорвались. Я же смекнул вовремя, что камни надо поштучно выносить, потому и жив все еще. Так вот, князь Увлехт послал гонцов, которые меня разыскали и в замок к нему привели. Не совсем добровольно, конечно, но и без особого моего сопротивления: знал я, что один камешек получив, князь и другие захочет. Так и оказалось. Увлехт купил синий самоцвет и потребовал, чтобы я принес ему желтый, а потом красный…

Очень он гордился, что имеет камни со дна Провала. Вставил их в перстни и перед другими нобилями при каждом случае хвастал. Довольный по округе ездил, аж светился. А потом стало твориться с ним неладное. Заговариваться князь начал, на людей кидаться. Раз в лесу возле своего замка наехал на трех лесорубов, что по его же приказу деревья для какой-то постройки валили, решил, что это воры, и зарубил несчастных. Ладно бы только вилланы от его руки страдали, так и на людей благородных ополчился: чуть что, меч из ножен долой — и пошла потеха. Многих на Серые Равнины отправил, ни мольбы, ни посулы выкупов богатых не трогали его сердце.

Была у князя жена, молодая красавица Астель. И нашли раз бедняжку в колодце, что во дворе замка. Как она туда попала — Митра Всеблагой лишь знает, тем более что княжна, конечно, ведра в дом сама не таскала.

Увлехт совсем умом тронулся: построил челядь и стражу свою у крепостной стены и ну вдоль строя с арбалетом бегать. Каждому пятому лично болт в горло всаживал. Не выдержала тогда дружина, повязала князя. Три седьмицы он в горячке пролежал, а когда очухался, повинился перед людьми. Не прошло и трех дней — призвал меня и велел красный камень ему принести.

– И ты, конечно, принес, — понимающе кивнул северянин.