— Эта ведьма… мать Томоэ, она научила его ритуалу, который призывает… кого-нибудь типа меня, — тихо и немного виновато говорит лис. — Не так сложно, на самом деле, если ты Мастер горы. Даже без шаманского дара это, знаешь ли…

— Мне Сяомэй уже все уши прожужжал, не отвлекайся, — нетерпеливо отмахиваюсь я, а сама придвигаюсь ближе, чтобы видеть его глаза. Это очень важно для меня сейчас — видеть его живое яркое лицо, все целиком, не упуская ни одно самой незначительной детали: золотистых искорок в глубине зрачка, обветренных корочек на губах и крошечной ямки на худой щеке. Говорят же можно кого-то «глазами есть». Вот я и «объедаюсь» моим Лисом.

— Представь, как это противно было — подчиняться какому-то… недоумку? Не святому, благословенному богами, не аскету-отшельнику, не мистику, познавшему тайны мироздания, а обычному сутенеру, заучившему несколько фраз, точно попугай. Конечно, я не собирался никого убивать по его указке. Особенно тебя, Рин. Веришь, ты же веришь мне?

Ему тоже очень важно услышать мой ответ. Настолько важно, что его руки обхватывают мои плечи, притягивают еще ближе.

Верю ли я? Да, я верю.

Я говорю это вслух и не слышу собственного голоса, так гулко стучит кровь в висках, так безумно колотится мое глупое сердце.

— Если бы ты приняла меня в клан сразу, то…

Да, да, я понимаю. Ритуал, такой же как при братании или усыновлении, священный и непреодолимый для любого колдовства. Но я выпендривалась, сама не ведая того, заставляла Лиса придумывать новые и новые трюки, чтобы обмануть Томоэ. Все эти дни он не спал, а чтобы не свалиться замертво — ел как не в себя. Даже голубей.

— Фу! Городских нельзя есть, они полны всякой заразы, как крысы, — фыркаю я и вижу, как краснеют кончики ушей Рё.

Ага! Значит, крысы тоже были в его урбанистическом меню. Ах, ты ж бедняжка мой… Бездомный, голодный, одинокий лисенок.

А волосы у него на ощупь — чистый шелк, черный, текучий, ласковый. И это не лисьи чары, нет. Это мои руки сами захотели обнять его за шею. Это я по собственной воле потерлась щекой об его щеку — гладкую и теплую.

— А теперь, — вопрошает он. — Теперь ты возьмешь меня… в клан, Хозяйка Рин?

Я хочу ответить «да», делаю судорожный вздох и… губы Рё касаются моих губ. Легко-легко, нежно-нежно. Что же это? Вот так, значит?

— Ох, я целова… — я всего лишь хочу объяснить, что в последний раз целовалась в средней школе, лет в двенадцать, в щечку, с мальчиком, которому родители очень скоро запретили со мной дружить.

Пусть Лис не ждет от меня мастерства. Я, правда, не умею. И сгораю одновременно от стыда и от счастья. Потому что наука оказывается невелика, а с таким учителем — и подавно. Я быстро осваиваюсь, смелею и даже наглею. Так, кто же из нас тут искуситель, в конце концов?

— Ах вот ты какая, — смеется мне прямо в губы Рё. — Думаешь, меня так легко победить?

Да какая там победа? Я сдаюсь сразу, без боя, на милость сильному. И пылкому, и нежному. У которого по-лисьи острые зубы, когда они ласково терзают сначала верхнюю мою губу, затем нижнюю. А вкус крови из неосторожно прокушенной ранки пьянит, словно драгоценное вино…

И вдруг Лис отстраняется — резко и жестко.

— Ты ведь…

— Ну-у-у… да, — смущенно бормочу я, торопясь оправдаться. — Не, а как тут быть? У нас либо ты со всеми, либо — ни с кем.