А ведь это все, что осталось от целой расы тукнругилухов. От целого мира, что предшествовал этому! Большая навозная куча. Угольно-черная... Занятно.

  — Сожгите на рассвете.  Или пустите на удобрение. Иного применения этому нет.

  — Ты не будешь... оскорблен?

  — Оскорблен?! Ха... Нисколько.

  Знали бы они, сколько миров до них обернулось навозной кучей...

  Киска-принцесска семенит рядом, в своем развевающемся плаще, который чересчур велик для ее юного тела, и я ощущаю бурлящее в ней любопытство. Ей невтерпеж заговорить со мной.

  Раньше она о таком, небось, и не помышляла. Агнирсатьюкхерг Змееглавец, грубый солдафон с невнятной речью и похотливыми глазками, был ей безразличен и даже мерзок. Это его уделом было жарко сопеть и облизываться, глядя ей  вослед. Мнить себя принцем крови, делящим с ней королевское ложе, наяву же овладевая изукрашенной потаскухой в Веселом квартале. Одиноко взгнетать свой детородный снаряд в казарменном нужнике, вызывая в распаленном воображении ее дивный облик...

  — Я могу обратиться к тебе? — наконец отваживается она.

  — Все, что угодно, Небесница.

  — В тебе  осталось что-то от Змееглавца?

  — Только это тело. И немного воспоминаний.

   Здесь я немного кривлю душой. На самом деле многое, очень многое осталось от Змееглавца.

  — Кто ты? Демон? Злой дух? Призрак, блуждающий между живыми?

  — Ни то, ни другое, ни третье. В вашем языке нет названия для моей сути. Я — первый и, возможно, единственный в своем роду. Никогда ничего не слышал о других таких, как я.

  — Но у тебя есть название для своей расы?

  — Нет, Небесница. Моя раса — это я сам. Когда мне дают имя, моя раса обретает название. Хм... Раса угольно-черных элмизгирдуанов.

  — И все же...

  — Скажу одно: я видел демонов. Я видел всех демонов ада. Они приютятся в моей душе, и еще останется место. Я встречал злых духов. Перед моей злобой они были кротки, словно играющие на лужайке дети. Я встречал призраков. Сейчас я думаю: в том, что они блуждают между живыми без успокоения, есть и моя вина. Где-то позади нас тащится, кляня судьбу и собственную глупость,  бестелесная тень Агнирсатьюкхерга Змееглавца.

   Аталнурмайя в испуге оборачивается.

   Я заливаюсь смехом...  у Змееглавца был довольно неприятный смех, скорее смахивающий на ослиное взревывание. И я поневоле ловлю себя на том, что по-прежнему гляжу на киску-принцесску его глазами. Его жадными, похотливыми зенками. Проникаю взором под трепещущие покровы, мысленно срываю их и дорисовываю воображением пленительные очертания ее юного тела... нетрону тую грудь... неласканный живот... невспаханное лоно...

   Змееглавца можно понять. Смел ли он надеяться при жизни, что Аталнурмайя Небесница заговорит с ним, как с равным, да еще проявит к его особе столь жгучий  интерес?!

   — Значит, ты злой демон?

   — Я не демон, Небесница. Но во мне — бездна зла.

   — А есть ли в тебе хотя бы крупица добра?

   — Во мне скрыты бездны всего, что рождалось во всех  мирах. Следовательно, есть место и добру. Но...

   — Что же, договаривай!

   — Меня редко пробуждают для добрых дел.

   — Как мне называть тебя?  — снова шепчет принцесса. —  Кто ты сейчас — Агнирсатьюкхерг или Элмизгирдуан?

   — И снова ни то, ни другое, Небесница.