Дверцы «Скорой» захлопнулись, машина тронулась с места, и рыжий, поправив очки, улыбнулся – на этот раз широко и свободно. Леван очень удивился бы, узнав, что рыжий весьма доволен сегодняшними событиями. Рыжий не слишком печалился по Пушку, Коле и двоим погибшим людям Жоры Маятника. А смерти Гриба он был даже рад, и улыбка явилась на его лице именно по этому поводу. Именно смерть Гриба почуял рыжий, когда вошел в комнату, где вели свои переговоры Леван, Гриша и тот парень, которого рыжий запомнил с Дагомыса. Рыжий удивился, обнаружив его здесь, но тем не менее признал. Не признать было сложно – тогда, в Дагомысе, от прижавшегося к стене человека исходил столь сильный и столь особенный посыл, что не заметить и не запомнить его было нельзя. Это была какая‑то дикая смесь возбуждения, страха, отчаяния и удовлетворения от только что совершенного убийства. Да, это было именно так. Рыжий запомнил это «излучение» – так он называл свои ощущения в подобных случаях – и немедленно опознал его теперь. Соединение запачканного кровью парня из Дагомыса и комнаты для переговоров слегка встревожило рыжего, но потом он понял, что лично для него никакой опасности здесь нет и очень мала опасность для Левана. Тот, кстати, наверное, был бы неприятно удивлен, узнав, что обмороки и нервная дрожь рыжего были следствием чрезмерно развитого инстинкта самосохранения, а не следствием переживаний за Левана.

Зато с остальными присутствующими в комнате могло случиться весьма нехорошее, если...

Рыжий услышал голос Гриба – настолько тихий, что до ушей Левана слова не долетали:

– Опять этот урод...

Рыжий поежился, прокрутив за секунду в голове все, что было связано в его жизни с Грибом. И рыжий понял, что он очень устал от Гриба, особенно после того, что было в Дагомысе.

Поэтому рыжий добрел до хозяина, склонился к его внимательному уху и прошептал озабоченной скороговоркой, как делал уже много раз:

– Там у дверей... Человек, который был в Дагомысе... Он был возле номера Генерала... Он там кого‑то убил...

И пока рыжий это говорил, он кожей чувствовал, как все слабее становится присутствие в комнате Гриба, как он съеживается и пропадает, пропадает навсегда...

– Стоять! – кричит кому‑то потрясенный Леван. Рыжий отступает назад – он сделал свое дело.

– Так это ты?! – снова кричит Леван, и рыжий за его спиной приседает на корточки – так будет надежнее. Все уже сказано и сделано, остается лишь выждать несколько секунд.

Секунды проходят, и пуля Мезенцева бьет Грибу в глаз.

Рыжий не видит этого, но он чувствует, как на месте Гриба возникает пустота. И рыжему это нравится. Нравится до такой степени, что в «Скорой» он широко и удовлетворенно улыбается.

Но тут кто‑то берется за его правую руку и решительно задирает рукав кверху, обнажая вену. Рыжий мгновенно перестал улыбаться – он в панике, потому что, помимо пугающе профессионального обнажения вены, он чувствует знакомый запах, потом слышит треск разрываемой упаковки одноразовых шприцев...

Все это слишком знакомо ему. И все это заставляет его рвануться вверх, пытаясь выбраться из носилок, пытаясь избежать возвращения к тому, что рыжий давно проклял и забыл...

Однако сильная рука толкает его обратно на носилки, а миг спустя игла входит в вену, и рыжий начинает кричать что есть силы, однако холодная ртуть уже запущена в его сосуды, она ползет вверх и вперед, потом достигает мозга, заполняет его полностью, сочится сквозь уши, глаза и ноздри...

Рыжий перестает что‑либо чувствовать.

5

В это время Жора Маятник еще раз поднес к лицу платок, пропитанный нашатырем, снова чихнул, дернул головой, утер выступившие слезы.

Его атласный пиджак испачкан и даже слегка порван.