– Что вы говорите, – сквозь зубы удивился Бондарев.

– Это и говорю.

– Ну и в чем эта его пристукнутость проявлялась?

– Как – в чем? Мужику сорок лет уже, а жены нет, работает на бабской работе... Лыбится все время. Ну не пристукнутый ли? Одни кошки на уме...

– Кошки? – Бондарев вдруг понял, что это был за запах, явственно исходивший от Гриши в тот момент, когда он максимально приблизился к Бондареву – в лифте, с ножом в руке. – Да, кошки... – Он вспомнил служебную каморку Гриши. – Но здесь‑то у него нет кошек...

– Здесь не разрешают. А вот дома у него, наверное, целый зоопарк. Видела я его один раз на улице – целую сумку еды кошачьей тащил. Одевается не пойми во что, а вот на кошек деньги тратит. Дурачок, одно слово. Но безобидный.

– Да уж, – сказал Бондарев. – Это у него не отнимешь...

Два часа спустя Бондарев поднялся на второй этаж хрущевки и надавил на кнопку звонка, скользнув другой рукой на нагретую под курткой рукоять пистолета. Никто не отозвался, и Бондарев слегка постучал в обшитую лакированной рейкой дверь. Когда и на это никто не откликнулся, Бондарев вытащил из внутреннего кармана куртки небольшой патронташ из кожзаменителя, где в ячейках лежали миниатюрные инструменты, крайне необходимые в подобной ситуации.

Через некоторое время замок покладисто щелкнул, и Бондарев скользнул в квартиру – скользнул и тут же замер на пороге, потому что из комнат к нему с голодным мяуканием кинулись несколько кошек. Бондарев слегка подергал ногой, отгоняя чрезмерно активных Гришиных питомцев, одновременно считая животных – три... пять... семь... Неудивительно, что в квартире стоял такой запах, и неудивительно, что Гриша пропитался этим запахом.

Но самого хозяина в квартире не было, как не было и каких‑либо указателей его местопребывания. Вообще обстановка наводила на мысль, что это жилище одинокого пенсионера с очень небольшими запросами. Единственное, что не очень вязалось с этим образом, – это две гири возле батареи. А еще в кухонном ящике лежал набор идеально острых немецких ножей – просто загляденье и гордость хозяйки. На фоне древней двухконфорочной плиты, советского кухонного шкафчика и шатающихся табуреток эти ножи выглядели пришельцами с другой планеты – оттуда, где пребывала наиболее действенная часть Гришиного разума.

Побродив по этому заповеднику покосившегося рассудка, Бондарев вдруг почувствовал, как и в его мозг начинают лезть какие‑то странные мысли, которые никогда бы не пришли ему в обычное время в обычном месте...

– Ха, – сказал он сам себе.

– Ха, – сказал он кошкам и на какой‑то миг устыдился собственных мыслей.

Но потом это прошло. Это всегда проходило.

2

Исколотое тело Белова лежало в отдельной палате на третьем этаже специализированной клиники, надежно скрытой в лесопосадках на юго‑западе Москвы. Параметры состояния сердца и мозга мерцали на экране монитора, но Дюк смотрел не на монитор, а на заострившееся лицо Белова, обращенное вверх.

– Неудачное начало у твоего ученика, – сказал Директор, пытаясь раскачиваться и на этом, совсем не предназначенном для этого стуле.

Дюк кивнул.

– Состояние стабильное, – продолжал Директор. – Но это состояние может длиться еще недели. Или месяцы. Или годы. Он не приходит в себя.

Дюк не удивился этим словам.

– А надо, чтобы он пришел в себя, – сказал Директор настойчиво.

– Это вы мне говорите? – уточнил Дюк. – Я же не врач.

– Надо, чтобы он пришел в себя, – повторил Директор.