Фафхрд вытащил застрявшую шпагу, поднялся с пола и, не обращая внимания на занозы, последовал за Мышатником. Крысы исчезли. Мышатник совал в печь растопку, чтобы дать побольше света.

Самым ужасным было то, что хотя крысы и исчезли, две длинные кучи остались, значительно уменьшившись в размерах. Как теперь стало ясно видно в желтом свете печки, они изменили цвет и перестали быть черными, усеянными красными точками, но превратились в смесь черного и темно-коричневого с отвратительно пурпурно-синим, фиолетовым, бархатно-черным, снежно-белым и алым. Стали видны кровь, обнаженная плоть и кости.

Хотя руки и ноги были начисто обглоданы, а тела прогрызены насквозь, оба лица остались нетронутыми. Но это лишь делало картину еще более ужасной, потому что они были пурпурно-синими от удушья, с почерневшими губами и выскочившими из орбит глазами, искаженными агонией. Лишь черные и темно-каштановые волосы остались неизменными, лишь они и белые, белые зубы.

Пока каждый из мужчин смотрел на свою любимую, не способный отвести от нее взгляда, несмотря на волны ужаса, гнева и скорби, что все сильнее и сильнее бушевали в их груди, из черной впадины горла каждой из жертв выплыла, кружась, черная струйка. Она поплыла в сторону открытой двери — две струйки ночного смога.

Пол с треском обвалился еще в трех местах и вновь на время наступила тишина.

В подвергаемые жестокой пытке разумы мужчин проникли другие детали развернувшейся перед ними драмы: на полу валялись крысы, пронзенные кинжалом Бланы, кинжалом с серебряной рукояткой. Должно быть, эта тварь приблизилась раньше, чем ночной смог завершил свою колдовскую работу. Пояс и кисет Бланы исчезли. Инкрустированная серебряная шкатулка, в которую Мариан положила долю Мышатника от того, что они взяли у Фиссифа и Слевийяса, тоже пропала.

Мышатник и Фафхрд смотрели друг на друга. Их белые измученные лица горели безумием, но мужчины сразу поняли друг друга. Фафхрду не пришлось объяснять, зачем он сорвал с себя плащ с капюшоном, затем он схватил кинжал Бланы, отшвырнул труп крысы, и повесил его себе на пояс. Мышатнику не надо было объяснять, для чего он разыскал полдюжины кувшинов с маслом и, разбив три из них перед пламенем печи и подув немного, сунул три оставшихся в привязанный у пояса мешок, добавив к ним оставшуюся растопку и горшки с красным углем, и крепко завязал мешок.

Потом, по-прежнему молча, Мышатник подошел к очагу, и, не поморщившись, схватил пылающую печку и швырнул ее так, что она упала на пропитанный маслом ковер. Желтое пламя взвилось вверх.

Они бросились вниз по лестнице, которая оторвалась от стены и рухнула во тьму, едва они достигли земли. Им пришлось пробивать себе путь через обломки, чтобы вырваться в Костлявый переулок.

К этому времени пламя запустило свои яркие быстрые языки в один из нижних этажей дома. Когда они достигли Чумного двора, мчась вперед со всей скоростью, на какую только были способны, пожарный сигнал «Серебряного Угря» уже бил тревогу.

Они все еще бежали, когда впереди мелькнул переулок Смерти. Тогда Мышатник схватил Фафхрда за руку и заставил его остановиться. Высокий северянин вырвался и стал ругаться — лицо его все еще хранило бледность безумства — и сдался только тогда, когда Мышатник крикнул:

— Подожди, лишь десять ударов сердца…, чтобы вооружиться!

Он снял с пояса мешок и, крепко держа его за завязанный край, ударил им о камни. Удар был настолько силен, что разбились не только кувшины с маслом, но и воспламенители, и мешок у основания превратился в пылающий факел.

Потом Мышатник обнажил пылающий Скальпель, а Фафхрд — Серый Прутик и они побежали. Мышатник на бегу крутил мешок над головой, раздувая пламя. Пока они пробежали Дешевую улицу и вбежали в Дом Воров, мешок превратился в настоящий огненный шар, и Мышатник, высоко подпрыгнув, зашвырнул его прямо в нишу над дверью.