Четвертая и пятая несколько замедлили его действия, шестая почти остановила, а цепкая хватка седьмой положила конец его попыткам вырваться.

Христомило захихикал, показывая в усмешке хищные зубы, а Сиовивин затрясся в экстазе, поддерживаемый напарником.

Мышатник прибег к помощи Кошачьего Когтя, но результат оказался не лучшим, а худшим, потому что пока он действовал ножом, две пряди обвились вокруг его руки, а третья вокруг шеи. Черные крысы начали выскакивать из нор и рассаживаться вдоль стен.

Тем временем другие пряди обвились вокруг лодыжек Фафхрда, его колен и левой руки, едва не опрокинув его. Но, с трудом удерживая равновесие, он сорвал с пояса кинжал Бланы и взмахнул им. Блеснула серебряная рукоятка. Лезвие кинжала было бурым от запекшейся на нем крысиной крови.

Когда Христомило увидел это, улыбка сошла с его лица. Колдун издал странный жалобный крик, отпрыгнул от стола и поднял когтистые лапки, как будто пытаясь оградить себя от неминуемого.

Кинжал Бланы с легкостью прошел сквозь черную паутину, казалось, она просто распустилась перед ним, полоснув по поднятым лапам колдуна и по рукоять вошла в его правую глазницу.

Колдун тоненько вскрикнул и прижал лапки к лицу.

Черная паутина свернулась, как в предсмертной агонии.

Кубы разбились вдребезги, их содержимое растекалось по столу, загасив голубое пламя, хотя один край стола успел немного опалиться. С характерным звуком струящейся жидкости черная лава устремилась на мраморный пол.

С последним слабым криком Христомило подался вперед, все еще держась за глазницу, из которой все еще торчала серебряная рукоятка кинжала.

Паутина посветлела, как светлеют чернила, в которые плеснули водой.

Мышатник рванулся вперед и одним ударом уложил Сиовивина и огромную крысу раньше, чем те поняли, что произошло. Оба умерли мгновенно, едва успев пикнуть. Все остальные крысы повернулись и черными молниями юркнули в свои норы.

Потом исчезли последние следы ночного смога или колдовского тумана, и Фафхрд с Мышатником оказались одни с тремя трупами, лежащими у их ног. Казалось, что не только эта комната, но и весь Дом Воров были погружены в глубокую тишину. Даже лава, текущая из куба, прекратила свое движение и застыла, и край стола больше не дымился.

Безумие наших героев улетучилось. Все перегорело, осталась лишь пустота. Им не хотелось больше убивать ни Кроваса, ни других воров. Полным ужаса внутренним взглядом Фафхрд увидел жалкое лицо маленького вора, которого он убил в своей дикой ярости. Лишь скорбь осталась с ним, скорбь, не уменьшающаяся ни на йоту, но лишь возросшая и скорее даже растущая откровенность от всего, что их окружало: от смерти, беспорядка в воровской комнате, от всего Дома Воров, от всего города Ланкмара, до последнего его вонючего переулка.

С отвращением Мышатник выдернул Скальпель из трупа, вытер его о кусок материи, которую подобрал с пола, и убрал его в ножны. Фафхрд тоже почистил и убрал Серый Прутик. Потом мужчины подобрали нож и кинжал там, куда они их бросили, когда изменилась паутина. Но ни один из них даже не взглянул на кинжал Бланы, не посмотрел на того, кого он пронзил. На столе колдуна они увидели черный бархатный, расшитый серебром кисет и пояс Бланы и голубую эмалевую шкатулку Мариан, отделанную серебром. Они взяли эти вещи.

Так же молча, как и тогда, когда уничтожали гнездышко Мышатника, находившееся возле «Серебряного Угря», но испытывая более обостренное чувство единства целей, единства намерений и дружбы, они медленными и усталыми шагами прошли по колдовской комнате, вышли в коридор, прошли мимо комнаты с картой, дверь в которую была по-прежнему закрыта, мимо ряда других закрытых дверей, спустились по лестнице, миновали еще один тихий коридор, прошли под опустевшей обгорелой нишей и пошли дальше и дальше. Они вышли на Дешевую улицу, повернули налево к северу, потому что это был самый близкий путь к улице Богов.