Так сидел он в нерешительности несколько минут. Потом открыл дверь, вышел из машины и по уложенной цементными плитами дорожке пошел к дому. Вокруг никого не было, он поднялся на веранду и нажал кнопку электрического звонка. Никто на его звонок не откликался. Он нажал еще раз, но результат был все тот же: кажется, в доме никого не было. Только после третьего звонка он услышал в доме какое то шевеленье и слабый старческий голос, говорящий что то по норвежски.

Дверь медленно отворилась, и он увидел старую, сгорбленную возрастом женщину, одетую в национальную норвежскую одежду. Она острым бегающим взглядом измерила его с головы до ног и спросила без всякого удивления:

– Тебе кого?

– Мне фру Хейберг, – ответил он по шведски.

– Ты – швед?

– Нет, я иностранец и приехал из России.

– Из России? Вон как? А зачем тебе понадобилась фру Хейберг?

– Это долгая история. Мне сказали, что вы должны знать моего отца.

Она опять внимательно посмотрела на него, улыбнулась и исчезла в доме. Он не знал как расценивать этот поступок старушки и в нерешительности застыл на пороге. Ждать пришлось недолго: старуха опять появилась, с трудом волоча за собой два венских стула. Он бросился ей помогать, а она засмеялась и сказала:

– Поставь их вон за тот стол на веранде, а я скоро приду.

Он сделал, как она велела и напрягся от ожидания и нетерпения. Старушка замешкалась, но появилась снова – теперь уже с огромным пледом в руках. Она постелила плед на один из стульев, села и плотно закутала свое тщедушное тельце его длинными концами.

– Это мое любимое место. Люблю здесь сидеть и думать. Только сын с невесткой не разрешают мне выходить на веранду, боятся, что я простужусь. – Фру Хейберг захихикала. – Дурачки, как будто простуда – это самое страшное в жизни. Тебя как зовут то?

– Борис.

– А меня Дагни. Дагни Хейберг.

– Очень приятно.

– Ты где так хорошо выучился шведскому?

– Работаю в Швеции.

– И где же ты работаешь?

– В торговом представительстве. Инженером.

– Надо же – инженером! – удивилась фру Хейберг. – А мои дети так и не выучились ничему. Их было у нас семеро: пятеро мальчиков и две девочки. Они все, как один, остались здесь, а чему здесь можно выучиться? Двоих сыновей выучило море: один рыбачит, другой плавает матросом на пассажирском судне, а третий выбрал в учителя землю. Он – фермер, у фермера я, значит, и живу теперь. Да, вот так то.

– Вы упомянули только троих…

– Это так. Двое мальчиков погибли здесь, когда высадились вместе с союзниками на наш берег. А две дочки… Девочки они и есть девочки: вышли замуж и живут себе отдельно. У них все хорошо, – поспешила она добавить.

Неожиданно она перестала улыбаться, ее личико, и без того морщинистое, превратилось в сморщенную тряпочку. Она какое то время сосредоточенно смотрела мимо него и думала о чем то своем.

– Пока был жив муж, а дети со мной, я жила, а теперь… – Она махнула рукой. – Ты не думай, что все дело в старческой немощи. Нет, просто осталась совершенно одна. Дети очень хорошие, они часто меня навещают, но у них своя жизнь. А Лауритс… Без Лауритса я просто осиротела. Не годы давят на меня – хотя я уж и не такая молодая…

– А сколько вам лет, фру Хейберг?

– Мне то? А уж восемьдесят второй недавно пошел. Но хватит жаловаться.