– Теперь у тебя простой распорядок! – ехидно хохотал Безшапко, толкая в бок унылого тракториста, рожа которого была испачкана то ли в навозе, то ли в солярке. – День отпахал, у колодца морду ополоснул и – на стадион! Не жизнь, а сказка!

Нижнечмыринцы во главе с Льняным и Развитой потянулись к стадиону. Никанорыч и его верная Леокадия Евменовна заняли места для почетных гостей. Специально для начальства из конторы принесли стулья. Рядовые счастливчики агрогородка заняли места попроще и ближе к земле-матушке. Если быть точным, то прямо на ней, родимой. Безшапко, узурпировавший должность тренера, тычками и оплеухами моментально распределил игроков по командам. Впрочем, из-за того, что два пресловутых комплекта формы были абсолютно одинаковыми никто так и не понял, на чьей стороне играют футболисты.

– Давай, Митька, покажи им, кто тут хозяин! – рявкнул слесарь Митрич, подбадривая собутыльника-игрока.

Вопль Митрича сработал, как свисток и стадион пришел в движение. Поначалу игра шла невесело. Большинство футболистов так и не могло понять, где они находятся и что от них требуется. Однако постепенно игроки стали приходить в себя. Спортивный азарт брал свое. Борьба за мяч становилось все более ожесточенной. Вот один футболист, не тратя время на дриблинги и обводки, врезал противнику в челюсть, завладел мячом и рванулся к ближайшим воротам. Пробежать удалось всего несколько метров. Ретивому футболисту сделали подножку и он, огласив стадион матерной руганью, вспахал носом землю.

– Давай, давай мужики! – закричал председатель. – Засади им по самое не могу!

Призыв Льняного был услышан. Чубей, охранявший ворота, увидел мчащегося на него футболиста со зверским выражением лица. Первым желанием Мишки было смыться к чертовой бабушке. Остаться на воротах он принудил себя лишь страшным усилием воли. И моментально поплатился за это опрометчивое решение. Нападавший споткнулся об очередную рытвину. Падая, он все-таки исхитрился впечатать носок кирзового сапога в мяч. Тот, описав в воздухе плавную дугу, полетел к воротам. Чубей выставил вперед обе руки, но мяч, избравший целью голову несчастного вратаря, врезался Оторвину в лоб. Удар был таким сильным, что придал вратарю мощный импульс. Мишка сделал несколько лунатических шагов и врезался многострадальным лбом в штангу ворот сработанную из добротного, на диво толстого соснового бревна. Земля и небо моментально поменялись местами. Солнце ослепительно вспыхнуло и рассыпалось на миллион осколков. Последнее, что услышал Оторвин, проваливаясь в звенящую пустоту, был восторженный вопль зрительской массы:

– Го-о-о-ол!

Целью этого путешествия была массивная двустворчатая дверь в конце коридора. Там Чубея ждал тот, чье имя Мишка не осмеливался произнести даже про себя. Великий и Ужасный. Грозный и Справедливый. Мишка чувствовал ступнями ворс ковра и, опустив глаза, увидел, что шлепает босиком. Еще одним открытием было то, что из одежды на Оторвине были только его верные, застиранные до грязно-серого цвета трусищи-семейники.

Явиться в таком виде пред светлы очи обитателя кабинета за дверью в конце коридора Мишка стеснялся уже потому, что знаменитым трусам было не меньше тридцати лет. По логике и здравому смыслу им следовало бы давно истлеть и порваться на лоскуты, но трусы упорно продолжали свое земное существование. Наверное, потому, что принадлежали, по словам матери, еще отцу Мишки. Мамаша утверждала, что после первой брачной ночи Фома Чубей-Оторвин позабыл их на спинке кровати и ушел в туманные дали без исподнего. Маманя Мини видела в трусах некий семейный талисман и в те времена, когда здоровье позволяло напиваться семь раз в неделю, бормотала о том, что отцовское наследство рано или поздно принесет Мишке счастье.