—   Могу. Еще скажу — для полноты информации. Меня они пригласили на беседу сравнительно недавно. Просто я после той ночи, о которой ты вспомнил сейчас, кинул бумажку и раскланялся. Ты знаешь, я умею. А эти парни меня, видно, уже имели на примете, сразу подхватили, не дали упасть. Ну так вот, для сведения: за последние три года было списано семнадцать паханов, Вася, и одиннадцать бизнесменов. Причем трех из них достали в дальнем зарубежье, пятерых, как теперь говорят, в ближнем, а остальных — по разным городам. В Москве — тpoe. А список, Вася, знаешь какой длинный! Если сложить тех и других — за сотню. Такие вот дела. Ну а чтоб ты думал скорей, скажу по самому строгому секрету, понял? Есть там и твой, Вася. Все ли ты про него знаешь или далеко не все, роли не играет, наши мужики не ошибаются. Слишком на нем много висит всякого, друг ты мой сердечный.

Сильно пришлось задуматься Василию Петровичу Кузьмину. Он не мог не верить Ванюшке Подгорному, не тот человек, чтобы розыгрышами заниматься. Но если это так, то что же получается? Государство в государстве? Живет и судит по своим собственным законам? И как долго будет это длиться? Ведь так не бывает, чтоб никогда ни одного прокола. И если кого-то прихватят, а он расколется — все, хана всей организации? И не найдется сил, чтобы защититься против огромной государственной махины, как не найдется и возможности залечь на дно — все равно вычислят и возьмут. Странные мужики. Робин Гуды какие-то...

—   Иван, — словно очнулся Кузьмин от раздумий, — а эти недавние дела — Тарасюк такой в Лондоне, а после газпромовец Дергунов на Кунцевской — не твоя работа?

—   Нет, Вась, честно. Это, как мы полагаем, конкурент очень способный у нас объявился. Пусть пока... Мы скоро определим инициатора. Поглядим, может, наш человек... Ну ладно, думай, Василий Петрович, шевели шариками. Предлагаю тебе моим замом. Чистыми — два «лимона», спецжилье, транспорт и прочее, — он улыбнулся и подмигнул, как заговорщик соратнику, — все остальное, без чего обходиться трудно. У нас дисциплина, но не монастырь. А на Арсеньича ты не кати бочку, не надо, Вась, он мне нужен будет. Ну как? Или разбежались? — Он исподлобья поглядел на Кузьмина.

—   Ты обещал дать подумать. Сколько терпит и почему спешка? И потом, ты сам понимаешь, я ж не могу прийти к Сучкову и заявить: все, надоело, ухожу.

—   Ладно, в последний раз объясняю, — жестко заговорил Подгорный и поднялся, встал и Василий. — Я хочу, чтобы на тебе ничего не висело, чтоб ты был чист как стеклышко и никому ничем не обязан. Знаю, звучит плохо. Но в данном случае цель действительно оправдывает. Понял? Я лично не хочу, чтоб ты видел, как твоего дырявят, и ничем не мог помочь ему.

—   Стоп, Ванюша! Кто тебе сказал, что я, к примеру, не успею его прикрыть?

—   Не успеешь.

Значит, вы что же?.. — Кузьмин вспомнил стоящего возле окна со стаканом чая, в котором плавал кружок лимона, сутулого и какого-то поблекшего Сучкова, и у него тоскливо сжалось сердце. — А может, это ошибка, Ваня? — без всякой надежды спросил он.

—   Приговоры выносит «Совет». Я, как начальник службы, имею лишь один голос. Все, к сожалению, справедливо, Вася.

—   Справедливо? — едва не закричал Кузьмин, но Подгорный несильно, но достаточно впечатляюще взял его за локоть:

—   Спокойно, Вася. Я поначалу, скажу тебе, тоже, как вот ты сейчас, — все о законе да справедливости. А вот для таких, как мы с тобой, имеется в «Совете» специальная подшивка: только официально опубликованные во всех наших российских газетах материалы о том, как государство пробует бороться со всей этой сволочью и как у него ни черта не получается.