— И не раз. Есть и такой портрет. — Он достал из ряда прислонённых к стене холстов один и показал Васе. На Васю строго посмотрела Ира, та же и совсем другая — внимательная, собранная, даже суровая, и не было в ней ничего иронического и шаловливого!

Вася мельком оглядел и другие стоявшие рядом картины. Вон спасатель Митька на гальке у моря — в плавках, смуглый, мускулистый, весь в синеватых флотских наколках. И его прищуренные от солнца глаза — не жёсткие, а мягко-синие, доверчивые, тёплые… Совсем-совсем не такие, какими столько раз видел их Вася! А вон там — с обожжёнными солнцем лицами женщины в белых платочках на винограднике, а вот там — молодой белобрысый матрос с профессиональной сноровкой, изогнувшись, ловит в воздухе пеньковый конец, брошенный с приближающегося теплохода. Его лицо, и прозрачный, сверкающий воздух, и живые пляшущие блики на море — всё это бьёт в глаза, слепит, играет, переливается и наполняет сердце непонятным, беспричинным счастьем, желанием немедленно куда-то бежать, смеяться, прыгать…

— А вон в том углу несколько этюдов пограничников и рыбаков, — сказал Иван Степанович, и Вася обернулся.

Перед самым его лицом оказался мольберт с холстом на подрамнике — влажным, вкусно пахнущим, испещрённым мазками, как море под ветром. И на нём что-то похожее на него… Да, да, это он, Вася Соломкин, с его круглым, веснушчато-пёстрым лицом, с грустными глазами и чуть распущенными, беззащитными губами: вот-вот расплачется и крикнет в страхе: «Мма!»

У Васи неприятно запершило в горле. Он не раз смотрелся в зеркало, ревниво вглядывался в свои глаза, чуть вздёрнутый коротенький нос и губы. Пытался понять, какой он, что могут подумать о нём люди, впервые увидевшие его на улице. Неужели его лицо может быть вот таким?

— Что, не узнал себя? — напряжённым голосом спросил художник.

— Какая-то плакса здесь… — пожал плечами Вася. — Будто конфетку не дали, и он сейчас заревёт… Ну я пойду… Пора.

— Топай, — сказал Иван Степанович, — я не кончил эту вещь, и прошу тебя, Вася, когда будет настроение, ещё разика два прийти. Я кое-что добавлю, уточню… Договорились?

Вася толкнул скрипучую дверь и со всех ног кинулся к калитке. Он знал, что никогда больше не придёт сюда. Неужели он в самом деле такой?

Вася быстро шёл по наклонной каменистой тропке мимо плотных заборов и реденьких сквозных заборчиков, за которыми густо и щедро росли шелковицы, абрикосы, виноград и цветы. Шёл, и скоро обида его чуть смягчилась. В чём-то художник, наверно, прав, что-то он уловил в нём. Почему Ира позвала его, Васю, позировать деду? Да только потому, чтобы отделаться от него… И отделалась.

Так ему и надо!

Глава 17. Какой-то там Коковихин

Ира проснулась от неумолчного, радостного щебета и писка за окном и открыла глаза. Под крышей их корпуса жили ласточки. В лепных гнёздах обитали уже оперившиеся птенцы, они быстро росли и поэтому всегда были голодны и так настойчиво требовали еды, что их родители целый день доставляли корм в их разинутые рты.

Вот ласточка-мама — хотя, возможно, и папа — вывалилась из отверстия своей квартиры, трепеща чуть скошенными назад острыми крыльями, как ножницами, стригла воздух, а тем временем ласточка-папа — хотя, возможно, это была и мама — с размаху влетела в отверстие гнезда. Как только не промахивались они и не разбивались о каменную стену! И на несколько минут, пока птенцы насыщались червяком или букашкой, над террасой устанавливалась тишина.